— Они одержали верх со сборкой станков, — сказал Вольман. — Я это очень хорошо понимаю. Правда, цыплят по осени считают. — Он натянуто улыбнулся. — Жизнь полна противоречий. Рабочие работают на меня и в то же время для достижения коммунистических целей, которые для меня совершенно неприемлемы.

— Подумаешь, — повернулся к нему Молнар. — Об этом говорил еще старик Гераклит. Все существует и не существует в то же самое время.

— Хватит иезуитствовать, — сказал Вольман с досадой. — Так вот, господин Прекуп, такой линии я и буду придерживаться.

— Тогда это можно еще развить, — засмеялся инженер. — Вашу линию можно применить и в красильне… У нас на складе есть значительные запасы индантрена с «ИГ Фарбениндустри».

— О, это замечательно, — обрадовался барон. — Мы ждем еще два вагона из Германии. — Он засмеялся, довольный. — Ничего. Я позвоню, чтобы его продали где-нибудь в Чехословакии…

— А тот, что на складе?

— Надо будет поговорить с Циммерманом. Перенесем его ко мне домой. Здесь его никто не станет искать, — спокойно сказал Вольман.

Прекуп снова украдкой посмотрел на него. Барон был высокого роста. Жесткие коротко остриженные седые волосы делали его похожим на университетского профессора, на которого преподавательская деятельность наложила свой отпечаток. В его руках переплетались мощные нити: акции «Виккерс», «Дейче текстиль. А. Леж», помещенные в банк в виде золотых слитков, зеленых долларов, лир, вложенные в недвижимость… Сотни тысяч рабочих, длинные колонки цифр, сокровища индийского искусства, виллы с черепичной крышей в Швейцарии. И при всем этом он скромно сидел здесь в этом глухом, заброшенном уголке Европы и был известен только по имени. Его дед прибыл в 1830 из Вены в дилижансе третьего класса и появлялся в городе в высоком цилиндре, зеленом фраке с бархатным воротником и в белом галстуке, помятом и пыльном. Он построил себе мельницу, потом продал австрийской армии коней и мало-помалу терпеливо увеличивал свои доходы, пока они не стали неисчислимыми.

— Да, вы правы, господин барон. Так и сделаем.

Они снова перешли в гостиную, где играли тени, отбрасываемые огнем, и проговорили до поздней ночи о молодости, о Париже, о картинах и музыке. Вольман отвез гостей домой на машине. Вернувшись, он спросил Клару:

— Почему не пришел Албу?

— Он прислал мне подарок.

— Что именно?

— То, что мне хотелось. Вот, посмотри! — и она вынула из сумочки маленький браунинг с белой перламутровой ручкой.

— Как это пошло, Клара… словно какая-нибудь вульгарная девица… какой ты еще ребенок… А сам он почему не пришел?