— А как? Все ушли на праздник на Песках…

— Не знаю как, но мы не можем сидеть сложа руки и ждать, пока схватят наших связных, которых мы даже не сумели предупредить.

— Единственная надежда, что старик все компрометирующее сжег.

— Мединита, нужно немедленно действовать. У меня есть оружие, и нам следует скрыться, пока не поздно. Сейчас приведут вдову, чтобы она простилась с мужем перед тем, как положат его в гроб…

Жена Пьедрасанты и другие женщины вели, легонько подталкивая, Минчу — от горя та еле переставляла ноги; вдова была одета в черное платье, походившее скорее на черную ночную сорочку. Они ввели ее в комнату, где покоился дон Йемо. Волосы парикмахера смочили хинной водой. От дона Йемо по комнате распространялся аромат, как от деревянного изваяния святого, на которое натянули костюм, хранившийся многие годы. Одели его почти во все новое. Словно понимая, что одевать окоченевший труп трудно, мастер не спешил коченеть. Казалось, он не хотел застывать. Ведь, застывая, тело теряет последние признаки жизни.

— Бедняга был такой покладистый человек, только климат ему не нравился, — рассуждал алькальд, — и вот теперь уляжется в холодную землю, не успел даже продать свое заведение. Вы не читали объявление на дверях парикмахерской: «Продается в связи с отъездом…»? Обратите внимание — поставил многоточие, словно предчувствовал… Бывает такое многоточие, похожее на предчувствие…

— О-о-он пош-ш-шел в Топ-па-па-ледо… — заикаясь, произнес музыкант, который на мессах обычно подпевал священнику; пел он как-то очень жалобно, невероятно коверкая латынь и громко выкрикивая отдельные слова.

— Что за Топаледо, где это? — спросил алькальд.

— В вв-в-ва-шей… юр-рр-исдик-дик-ции, дон Пас… Паск… Паску… алито…

— Не знаю, не знаю. Любопытно, что люди нездешние знают больше меня.

— Н-на-наобо-рот… Топ-п-паледо в-в-вам з-з-знать л-л-лучше, п-п-пото-м-му что и в-в-вас т-т-там…

— Так что это за Топаледо все-таки?

— К-к-клад… к-к-клад… к-к-клад… м-м-место… м-м-место… где к-к-клад… ну, к-к-клад… бище…

Какая-то женщина, судя по выговору — уроженка Сальвадора, продвинулась вперед и с усмешкой заметила:

— Что за клад… Что за клад… дон Йемо теперь сам почище любого клада… — Все рассмеялись, а она продолжала: — Прах — клад смерти… — Смех не умолкал. — Дон Йемо теперь стал золотым кладом для спиритов. Если это правда, что нет никого болтливее парикмахеров за работой, то теперь клиенты дона Йемо могут спокойно вызывать его и наговориться с ним вдоволь… а вот он-то теперь… не поговорит и даже… не побреет…

Все снова засмеялись.