Немало агитаторов входило и в группу угольщиков. Правда, и не так много. Под предлогом скупки золы для мыловарен они появлялись в домах политических деятелей, потерявших свои посты, уволенных в отставку военных, бывших участников заговоров; не вызывая подозрений у полиции, угольщики проникали в дома этих людей, разнося в своих мешках, кроме останков живого — пепельного образа смерти, огонь жизни и борьбы: подпольные листовки, деньги, ручное оружие, типографские шрифты, инструкции…

Не имея меж собой никакого контакта и никакой договоренности, «эскуилачес» и угольщики действовали параллельно, не обращая внимания на то, «будет ли это беспокоить сеньора»…

Но зачем все-таки вновь и вновь возвращаться к этой мысли?

Табио Сан глубоко вздохнул — он никак не мог уснуть — и стал искать свой платок… в карманах… под подушкой…

Сон беспределен, как беспредельна земля, но только через очень узкую щель, как через врата небесные, можно проникнуть в его счастливые владения.

«Не уходи к „эскуилачес“, ты их можешь только скомпрометировать!..» — услышал он собственный голос; ему казалось, что он разговаривал с Маленой, как будто она была тут, где светили звезды и кричали лягушки, тут, в комнате, где под потолком вырисовывались какие-то призрачные тени, а на полу лежал ковер, хотя, быть может, это был не ковер — просто трава.

«Тебя ищут, Мален! Подумай, поразмысли, что ты будешь делать с „эскуилачес“… Да, это верно, их также. разыскивает полиция… тогда, тогда… у тебя есть еще время… еще не истекло время ультиматума — двадцать четыре часа, это значит тысяча четыреста сорок минут или восемьдесят шесть тысяч четыреста секунд, а на часах лягушек… аэ… аэ… аэ… ао… ао… ао… восемь миллионов шестьдесят две тысячи четких гласных… аэ… аэ… ао… ао… истекает время ультиматума…»

Ему показалось, что он даже застонал, когда подумал, что она уже ушла, что ее смертельно ранили, что он больше ее никогда не увидит…

Почему же он не взял ее с собой?… Разве возможна победа без нее?…

— Мален!.. Мален!..

Сердце бешено стучало, и ему пришлось повернуться на другой бок, расстегнуть воротник. Аэ… аэ… аэ…

Время ультиматума отсчитывают лягушки… Ао… ао… ао… Двадцать четыре… двадцать четыре роковых часа…

— Мален!.. Мален!..

Почему он не взял ее с собой? Разве можно завоевать победу без нее? Зачем ехать в карете — огромной, как театральный зал, катящейся на огненных колесах, влекомой лошадьми из дыма, а в ней мужчины и женщины с винтовками, плугами и знаменами, как приснилось дону Хуану Непомусено Рохасу? Бедняга, погиб, возвращаясь с работы! Ехал на велосипеде, не успел затормозить и врезался в гигантский американский военный грузовик. И одно из двенадцати колес проехало по нему.