Зачем ехать ему в триумфальной колеснице без Малены?

«Вперед, люди!.. Люди, вперед!..» — кричал он.

Но сейчас — без Малены — он почувствовал, что крик застрял у него в горле, как погасшая морская звезда…

Двадцать четыре… двадцать четыре э-э-э-э оэ-оэ… э-э-э… аэ… аэ… аэ… аэ… двадцать четыре э-э-э-э ча-а-а-аа-са роковых…

Останутся ли они, обнаженные, рядом?… Останутся ли они, обнаженные, рядом?…

Обнаженная Малена, обнаженный он, и их топят в каком-то бассейне…

Ласки, пузыри, и… вскоре вода становится все более плотной, плотной, и вот они могут шевелить только головами, а тела стиснуты смирительными рубашками из ледяных стекол…

Нет, это невозможно! Ему ведь надо идти в алькальдию — повенчаться с ней после победы, теперь он мог прийти с открытым лицом, под своим именем — Хуан Пабло Мондрагон… Октавио Сансур… Табио Сан… Под каким из его имен? А лед сжимает тело, уже нельзя пошевелиться во льду…

Но если они и поженятся, хотя, по правде говоря, разве человек не женится навечно, присоединяясь к хору пар, испрашивающих по… топ… потоп!., потоп!., как единственное решение — потоп — чтобы быть свободным, чтобы раствориться в реке, в озере, в море, в океане… аэ… аэ… аэ…

Их головы… растопилось зеркало льда в потопе, они лишились тел, только головы остались, и головы эти ищут другие тела…

Это, это и то… — тело крестьянки для Росы Гавидиа!

Это, это и то… — тело усатого гусара для капитанапехотинца Леона Каркамо!

А он?… Это, это и… он…

Он без своего тела, только голова, меж них обоих, между крестьянкой и капитаном, будто третейский судья, но ведь это были не боксеры, а влюбленные, и надо было разлучить их — какой ужас! — чтобы не было других мужчин и женщин, рожденных для того, чтобы стать пушечным мясом или мясом для фабрик…

Он вырвал крестьянку из объятий капитана. Крестьянка, учительница и революционерка, вместе с ней он поднимется на порог нового дня…

Кто-то будил его. Он поспешно освобождался от пут сна, еще цеплявшегося за ресницы, задержавшегося в веках… сна, покрывавшего обрывки видений, как покрывают крестьяне землей нагие срубленные ветви фруктовых деревьев.

Флориндо расталкивал, будил его. Он встал с койки, сонный, не понимая, что с ним происходит, зевнул, потянулся, протер глаза. Сначала надо умыться. Он подошел к водоему под сенью огромного дерева агуакате и погрузил руки в воду — быстрее пройдет усталость, — затем набрал воды в ладони, плеснул в лицо, отфыркиваясь и бурча, как капризный ребенок.

Запах кофе. Свежестью пахнет полотенце. Было очень рано, но день уже обжигал, как тлеющий уголь.