— Неслыханно! Это просто шантаж.

— О вас, Томас Манн, конечно, не скажешь, что вы вступили в сделку со злом. Но признайтесь: разве вы не обрели авторитет — хотя бы отчасти — именно благодаря борьбе с преступным началом? Разве нельзя предположить, что вы во многих отношениях связаны с Адольфом Гитлером так, как триумфатор и побежденный? И потому должны быть ему благодарны?

Катя Манн едва сдерживала себя; у ее мужа вырвалось: «Какое безумие! Это хуже, чем химера!»; сама же Кюкебейн, казалось, вот-вот лопнет от нетерпеливого ожидания.

— Братец Гитлер^{461}, вот уж воистину… — И тут Томас Манн тоже поднялся. Он смерил взглядом маленькую упитанную барышню, примостившуюся на краешке стула; возбужденно прошелся по комнате; остановился, уперев руки в бока, напротив своей мучительницы.

— Я больше не хочу, чтобы его имя слетало с моих губ. Я не искал конфликта с ним. Этот конфликт разрастался, вопреки моей натуре, с течением времени. Каждый предпочел бы быть придворным поэтом у достойного любви маркграфа Баденского^{462} или у великолепного дюссельдорфского всадника…

— Но это не принесло бы вам такой славы.

— Гитлер, конечно, — олицетворенная катастрофа. Но это не причина считать его неинтересным как характер^{463} и как судьбу. Я от всей души желаю, чтобы это общественное явление вечно привлекало к себе внимание, как образец позора. Вагнерианство, в худшем его виде, — таков феномен Гитлера. Артистизм, да… Не приходится ли, хочешь не хочешь, усмотреть в этом феномене некое проявление артистизма? Каким-то посрамляющим образом тут налицо всё: «тяжесть», леность, полутупое прозябание в низах социальной и духовной богемы, и тут же — стремление одержать верх, подчинить себе… Но налицо и ненасытность, неуспокоенность, забывание успехов, которые быстро перестают удовлетворять самолюбие, готовность любой ценой пробомбить себе свободный путь, пустота и скука, когда ничего не клеится и нечем держать в напряжении мир^{464}. Братец… он неописуемо сильно действует мне на нервы. Он научил меня одному некрасивому, но необходимому чувству: ненависти. Если я и вырос благодаря такому ненавистному брату, то есть благодаря ему стал беспощадным к тем, кто искажает унаследованные нами ценности и блага, то все же я горжусь, что, пусть мне и нелегко это дается, являюсь представителем другой Германии.

— Похоже на ваши зажигательные речи по Би-би-си…

— И еще я хочу высказать совет. Эта страна, этот народ вовсе не обязаны — во все грядущие времена — бесконечно мучиться угрызениями совести из-за столь убогого чудовища. Время, которое я имею в виду, еще не настало. Но когда-нибудь позвольте этому супер-мошеннику окончательно сойти в мир теней; порой вспоминайте его, конечно, как нечто ужасное, однако себя ощущайте новыми гражданами: цивилизованными и исполненными врожденного, неотчуждаемого человеческого достоинства, которое является единственной мерой для наших поступков и помыслов. Наслаждайтесь и впредь безвредным колдовством и тайнами, сохраните их для себя. Ибо именно так должен восприниматься каждый человек: как загадочный и благожелательный спутник на нашем жизненном пути. А всё прочее едва ли заслуживает упоминания. Ярлык «изверг» ничью сущность не определяет.