— Эруптивное, Томас Манн: вот чего я искала в вас! Я ждала, когда вы покажете свое нутро, неважно, в какой связи… Мы все инстинктивно ждем от другого человека безудержного порыва, и я хотела, чтобы вы тоже хоть раз утратили контроль над собой, чтобы заговорили с нами своими потрохами…

— Что у вас за образы! — возмутилась Катя Манн.

— И вот я удостоилась шанса пережить такое.

Все трое стоят теперь рядом со своими стульями, перед ними. В «гостиной Яна Веллема» курится сигаретный дым. Из запланированной четверти часа получилось многое. Свет за окном приобрел более молочный оттенок.

Журналистка (вместе с прической достающая Томасу Манну до груди, его супруге — чуть выше пояса):

— Я люблю ваши книги. Вы ведь в этом не сомневаетесь?

— Для меня это большая честь, фройляйн Кюкебейн.

— Они сберегли меня в трудные времена. Я и сейчас могу процитировать вам из головы… нет, из сердца… начало романа об Иосифе: Прошлое — это колодец глубины несказанной. Не вернее ли будет назвать его просто бездонным?^{465}

— Где… — Катя Манн, вдруг испугавшаяся, спросила, слегка наклонившись вперед, — где же вы провели худшие годы? Как выжили?

— Родители нелегально отправили меня в Данию. И там я пряталась у наших знакомых. Что — при моем росте — было не особенно трудно.

Рослые супруги застыли, словно окаменев.

— Одна подруга, со школьных времен, у меня еще есть. Другие карлики Любека погибли в газовых камерах.

Торжество

Торжество

Песок скрипит под подошвами. Поздний вечер. Клаус шагает впереди. Душа его взбаламучена. Шаг сам собой замедляется. Любопытство подгоняет. А робость притормаживает. Из-за такой сбивчивости темпа Анвар нет-нет да и отстанет, потом опять подтягивается… Темнота это благодать. Индонезиец тоже не полностью оправился после бражничества в «Золотом кольце» и продолжения оного на рейнской террасе. В клубящихся за ними испарениях прошедшего дня беспорядочно смешались: песни Эрики Манн, выкрик профессора Бертрама (!Только вы один можете меня спасти!) и, не в последнюю очередь, рассуждения Голо Манна о недостатках неограниченной власти народа, вкупе с его мольбой (Передайте ему мое сочинение. Он должен меня благословить). — Книга заикающегося Сына, «О духе Америки», с многочисленными пометками автора, сейчас лежит у Клауса Хойзера в кармане пальто. — Но ведь это безумие, это невозможно: человеку, который был твоим поклонником в 1927 году, — по прошествии четверти века (без личных контактов), в присутствии множества посторонних людей… передать этому человеку, писателю, какую-то книгу и наивно потребовать от него: «Благослови сейчас твоего нелюбимого сына! Быть может, он станет великим сочинителем исторической прозы».