После этого Монес с тридцатью тысячами парфян стал преследовать Антония, но не нападал на него. Теперь у него были два серебряных орла легионов Статиана в дополнение к девяти в Экбатане: семь от Красса и уже четыре от Антония.

Ни о чем не подозревающий Антоний спокойно дошел до Фрааспы и увидел, что это не примитивная деревня, как он считал, а город размером с Атталию или Траллы, окруженный огромными каменными бастионами с несколькими мощными воротами. Один взгляд сказал Антонию, что необходима осада. И он запер жителей внутри города, довольный тем, что на полях вокруг Фрааспы созрела пшеница, которую парфяне не догадались сжечь, а также паслись тысячи жирных овец. Армия будет сыта.

Проходил день за днем, а обоза все не было.

— Чума на этого Статиана, где он? — раздраженно спрашивал Антоний.

Каждый раз из двух посланных фуражных групп одна не возвращалась.

— Я попытаюсь найти их, — сказал Поллион, который решил сопровождать своих пращников.

Он уехал с тысячью легкой кавалерии, дерзко помахав рукой парфянам на стенах города, абсолютно уверенный в Антонии и его великолепной армии.

Один день сменялся другим, а Поллион не возвращался.

Не имея леса для постройки осадных башен, римляне только своим числом могли держать жителей Фрааспы в осаде. Было ясно, что в городе много еды и воды. Медленная, длительная осада. Вот уже и июль закончился, наступил секстилий а обоза все нет. Где тот восьмидесятифутовый таран? Он разнес бы в щепки ворота Фрааспы!

— Пойми, Антоний, — сказал Публий Канидий, после того как армия просидела в лагере у Фрааспы семьдесят дней, — обоз не придет, потому что его больше не существует. У нас нет леса, чтобы построить осадные башни, нет катапульт, нет баллист, ничего нет. Мы уже потеряли двадцать пять тысяч наемников, посланных за фуражом, а сегодня отказались сдвинуться с места киликийцы, евреи, сирийцы и каппадокийцы. Правда, кормить теперь нужно меньше на двадцать пять тысяч, но с полей мы приносим недостаточно, чтобы и дальше поддерживать у солдат боевой дух и полные желудки. А где-то там, как говорят разведчики, которым удалось вернуться, парфянская армия делает то, что Фабий Максим сделал с Ганнибалом.

В эти дни Антоний чувствовал тяжесть в желудке — признак того, что он больше не может отрицать очевидное: он потерпел поражение. Темные стены Фрааспы словно смеялись, а он был проигравшим, бессильным и предчувствовал это уже много, много месяцев. Скорее даже годы. Все вело к этому — к поражению. Может, поэтому его одолела меланхолия? Потому что он потерял свою удачу? И где противник? Почему парфяне не атакуют, если они забрали его обоз? Его охватил еще больший ужас, когда он понял: ему даже не собирались навязывать сражение, в котором он мог бы, как Красс, геройски умереть на поле боя, в последние часы искупив все свои ошибки в этой неумелой кампании. Только по этой причине имя Красса произносилось с уважением, когда его безглазая голова торчала на стенах Артаксаты. Но имя Антония? Кто будет помнить его, если боя не будет?