— О, Цезарион, Цезарион! — проговорила она, рыдая. — Мой сын, как же я рада видеть тебя!

— Ты проиграла.

Она затаила дыхание.

— Как ты узнал?

— Об этом говорит весь твой вид, мама. Если ты победила, почему твой флот не с тобой и почему эти транспорты ведут римляне? Более того, где Марк Антоний?

— Я оставила его и Луция Цинну в Паретонии, — ответила она и взяла его под руку, заставив тем самым идти рядом с ней. — Он ждет, когда Пинарий придет туда из Киренаики со своим флотом и еще четырьмя легионами. Канидий оставлен в Амбракии. Остальные дезертировали.

Он ничего не сказал в ответ, просто вошел с ней в большой дворец, затем передал ее Хармиан и Ирас.

— Прими ванну и отдохни, мама. Встретимся на обеде.

Ванну она приняла, но быстро. Об отдыхе не могло быть и речи, хотя поздний обед дал ей время сделать то, что она должна была сделать. Только Аполлодор и ее дворцовые евнухи были посвящены в ее секрет, который надо было любой ценой сохранить от Цезариона. Он никогда этого не одобрит. Истолкователь, протоколист, начальник ночной стражи, казначей, судья и все назначенцы по родству были собраны и казнены. Вожаки банд исчезли из публичных домов Ракотиса, демагоги — с агоры. У нее была сочинена собственная история в ответ на вопросы Цезариона, которые он обязательно задаст, когда заметит, что все чиновники — новые люди. Прежние, объяснит она, вдруг почувствовали себя патриотами и ушли служить в рядах египетской армии. Он, конечно, не поверит ни единому ее слову, но, не в состоянии понять ход ее мысли, он посчитает, что они попросту убежали от римской угрозы.

Поздний обед был роскошный. Повара были в приподнятом настроении, как и все александрийцы. Конечно, они удивились, когда большая часть обеда была возвращена нетронутой на кухню. Но никто им ничего не объяснил.

После казней Клеопатра почувствовала себя лучше и выглядела спокойной. Она рассказала историю Эфеса, Афин и Акция, не пытаясь извинять собственное безрассудство. Аполлодор, Ха-эм и Сосиген тоже слушали. Они были тронуты рассказом больше, чем Цезарион, чье лицо оставалось бесстрастным. «Он повзрослел лет на десять, слушая эти ужасные новости, — подумал Сосиген, — но он никого не винит».

— Римские друзья и легаты Антония не считались со мной, — сказала она, — и хотя они твердили о том, что я женщина, я думала, что их враждебность вызвана тем, что я иностранка. Но я ошиблась! Во всем виноват был мой пол. Они были против того, чтобы ими командовала женщина, какое бы высокое положение она ни занимала. Поэтому они все требовали от Антония, чтобы он отослал меня обратно в Египет, и не понимали, почему я отказывалась уезжать.