— Ничего, — сказала Клаудиа. — У нас еще будет время поговорить. Идите лучше спать. И не забудьте туфли.

Она послушно вышла и даже не обернулась.

Он подумал: интересно, что, руководствуясь неким методом, начинаешь действовать совершенно определенным образом, даже заведомо зная, что напрасно теряешь время. Зная, что наверняка не найдет Фелипе на палубе, он все равно медленно обошел ее всю, сначала с левого борта, а потом — с правого, останавливаясь там, где был натянут тент, чтобы глаза привыкли к темноте, внимательно оглядывая трудную для осмотра часть, загроможденную вентиляторами, бухтами каната и кабестанами. Он снова поднялся наверх, прошел мимо бара, откуда раздавались аплодисменты, и чуть было не забарабанил в дверь каюты под номером пять. Чувство беззаботной легкости человека, у которого все впереди, мешалось с безотчетным желанием оттянуть желанную встречу. Не хотелось думать (хотя он чувствовал это, и, как всегда, это особенно ранило), что отсутствие Фелипе означало или прощение, или объявление войны. Он был уверен, что того нет в каюте, но все-таки постучал два раза, а потом открыл дверь. Свет в каюте горел, но никого не было. Дверь в ванную комнату стояла распахнутой настежь. Он быстро вышел, потому что боялся, как бы отец или сестра в поисках Фелипе не зашли в каюту, ужасала мысль о дешевом скандальчике, мол, почему-это-вы-оказались-в-чужой-каюте, словом, весь невыносимо пошлый набор. Зашевелилась досада (где-то там, в глубине, пока он мрачно расхаживал по палубе, оттягивая удар) — второй раз Фелипе обманывал его, уходил один на поиски, отстаивая таким образом свои попранные права. Без предупреждения и не давая ни минуты передышки. Война объявлена, а может, и хуже того — презрение. «На этот раз я ему всыплю, — думал Рауль. — Пусть все катится к черту, но он у меня запомнит, кожей». Он почти бегом промахнул расстояние до узенького трапа в центральном переходе и, перескакивая через ступеньки, сбежал вниз. И все-таки он еще такой ребенок, такой глупый, как знать, может, покуролесив, пристыженный, хочет теперь помириться, возможно, с оговорками, до каких-то пределов, да, друзья, но не больше, вы ошибаетесь, не за того меня принимаете… Глупо думать, что все пропало, по сути, Паула права. К ним нельзя подходить с открытым сердцем и с правдой на устах, надо действовать в обход, соблазнять (но не в привычном смысле этого слова); и, может быть, тогда в один прекрасный день, еще до окончания плавания, может быть… Паула права, она знала это с самого начала и, тем не менее, в тактике ошиблась. Как было не воспользоваться тем, что смешалось в Фелипе таким роковым образом: враг сам себе, он готов был пасть, считая, что сопротивляется. Он весь — желание и вопрос, достаточно было осторожненько смыть с него домашнее воспитание, штампы, подхваченные им в его молодежной компании, убежденность в том, что одно — хорошо, а другое — совершенно определенно плохо, позволить ему скакать, но придерживать узду, дать ему доводы и одновременно посеять в нем сомнение, открыть ему новый взгляд на вещи, более гибкий и более живой. Разрушить в нем старое и вылепить новое, он — великолепный пластичный материал, не считаться со временем, выстрадать временем наслаждение, выждать и собрать урожай в один прекрасный день, в точно рассчитанный и намеченный час.