Четыре дня до пересадки.

— Мама точно успеет к началу операции?

— Уж не волнуйся.

— Хорошо. — Меня не приглашают. — Поешь со мной?

Я стараюсь, чтобы голос звучал ровно. Разговор дается тяжело.

Она колеблется.

— Только суп. Мне надо идти.

За окном начинает падать мелкий снег. Он ровным слоем оседает на узких деревянных перилах балкона.

В глубине души я надеюсь, что снегу навалит как следует и нас здесь засыплет. Тогда Мег никуда не денется.

Возможно, если бы я сумел заставить ее меня выслушать…

Через несколько минут мы сидим у стойки и прихлебываем суп. Вкусно.

— Как мама съездила в Лос-Анджелес, не знаешь?— Совершенно фантастическая поездка. Ее та-ак встретили! — Мег болтает ложкой в тарелке, потом снова начинает есть. — Конечно, когда позвонили из больницы, настроение у нее испортилось. Расстроишься тут.

— Извини. Должно быть, она испугалась. Мне очень неприятно, что ее побеспокоили во время поездки.

— Было понятно, что с тобой не произошло ничего страшного. Мы обе, и я, и мама, независимо друг от друга, разговаривали с лечащими врачами.

Я доедаю суп. Бросаю, стараясь не показать обиды:

— Должно быть, они удивились, почему ни одна из вас так и не пришла.

Мег еле заметно улыбается, пожимает плечами:

— Я спросила, есть ли угроза твоей жизни, и мне сказали: «Нет». Мама спросила то же самое. Если уж я не выбралась навестить тебя из Клэпхема, шансов на то, что она примчится из Лос-Анджелеса, не было вообще.

— Разумеется…

Мег уносит грязные тарелки и ставит моего цыпленка.