Я жду.

— Бен уезжал куда-то со своим классом, поэтому мы отправились втроем. И там они подрались. Я сидел в палатке и видел тени на ткани. Будто в немом кино, будто понарошку, будто ничего не слышно. Но я слышал. Они вечно воевали из-за Бена. Он всегда был их любимчиком.

Адам поворачивает голову, словно рассматривает мой портрет на фоне тьмы.

— Она употребляла… препараты.

Я не произношу ни слова.

— Бен думает, мне нужно лечиться. Но я поступал так, чтобы его защитить. Лгал… и прочую мерзость говорил… Чтобы защитить тебя…

— Спи, Адам. — Я тихо вздыхаю. Очень тихо. — Тебе…

— Мне не нужны таблетки, Бет.

Успокаивающе похлопываю его по ноге сквозь покрывало — и молча выхожу. Пусть спит.

Не хочу, чтобы меня видели. Мне жаль несчастного ребенка, но это боль другой семьи. Это боль Адама. У меня довольно своей.

Я не могу и не стану участвовать в похоронах.

Сначала я возмущалась, узнав о его существовании, — а теперь буду горевать на могиле? Есть в этом что-то…

фальшивое. Матушка смотрела в сторону, когда за завтраком я попробовала ей это объяснить. Она уехала к себе в Котсуолд, с негодованием качая головой.

Иду к дальнему краю кладбища, туда, где по рассказам Бена, похоронены их родители. Довольно быстро нахожу нужное место. Что мне теперь делать?

Молиться? Я встретила Адама через год после их гибели, так что мы даже не были знакомы. И, как мне казалось, он никогда слишком не горевал; я считала, они были не особенно близки.

Могила выглядит не так, как я предполагала: она ухожена, присмотрена. Выполотая трава, цветы в горшках, букеты. Надпись — обычная надпись:

Иен и Мириам Холл — вместе жили и вместе умерли.

Я перечитываю надпись несколько раз. Что, дьявол разбери, творится с Адамом? Неужели потеря ребенка, которого он практически не знал, в самом деле подвела его к самому краю?