Но это кануло в лету, забылось, как забываются годы совсем ранней юности, и вот, по прошествии стольких лет, Сильфа снова слышала знакомый, ни с чем иным не сравнимый зов.

Звучавший на улицах Харькова, воплощённый в его скульптурах, он имел мелодии совсем иных, старших тонов.

О да, призрак былого наконец проявил себя. Давным-давно лучшее из возможных мест на Земле, да и не только, Карпа, славный город, — желала вернуться. Некогда брошенная, оставленная, забытая и разрушенная, она опять откликнулась на эхо своих детей, и снова в сознании многих звучали нужные слова. Вновь воздух полнился запахами полыни, а следом — слышалось журчание тихой реки.

Всякий ребёнок, где бы он ни был, вскоре сможет уйти к Ней. Желая любви, ища покоя и счастья, мечтая о жизни в радости, он вправе воззвать — и Она откликнется.

Младые ищут Её, ищут приюта, снова нуждаются в таком укромном уголке, где им было бы по-настоящему хорошо. Созданная детьми и для детей, она откроет свои ворота путнику, нужно лишь узнать, снова поверить, вдохнуть в Её улицы новую жизнь.

Грядёт эпоха Нового Царства, и Сильфа не станет стоять в стороне. Нужно спешить на площадь Конституции: там начинается всё.

Юркнув белкой под своды полуразрушенной обвалившейся крыши, девушка легко спорхнула на первый этаж, а оттуда — лисицей наружу, меж заборов и спящих охранников, — и дальше, к длинной ленте Сумской.

Слившись с волной дороги, она лёгким ветром скользила всё выше и выше, и наконец притаилась близ ворот Покровского монастыря.

Странное волнение здесь ощущалось особо.

Именно в этом месте, Сильфа была уверена, начнётся мистерия, которую нельзя пропускать. Люди ли, души — не так уж важно. Главное — узреть, что покажут, стоять и смотреть, стоять и внимать тому таинству, что свершится перед тобой.

Выглянув из-за железного занавеса, словно из-за кулис, девушка прищурилась, затаила дыхание и приготовилась.

Момент тишины.

Город — он, как замок Графа: живой, обладает своими мыслями, своим телом. Когда люди спят, а машины прекращают движение, он просыпается, может вдохнуть в полную силу. Его глаза — это окна, его стан — это статуи, изваяния, каких повсюду великое множество. Лишь немногие сноходцы и ещё более редкие мечтатели способны угадать подлинных личностей в застывших немых истуканах.

Не важно, кем и с какой целью был построен тот или иной монумент.

Липнут к нему диалоги людей, врезаются в тело следы событий — и сотни историй, чужих мыслей оседают пылью на его костюме, а гул транспорта, как музыка небесных флейт, заменяет голос; и вот то, что сотворил зодчий, учится жить само. Уже не безвольный манекен, но полноценная личность взирает на панораму со своего постамента, а зрачки его таят теперь собственные радости и печали.