— Тебе виднее. — Кобзев явно отказывался принимать решение. — Ты знаешь ходы, выходы, бывал там… Свой человек…

— Значит, решено? — спросил Соломатин, протискиваясь в узковатые двери «Детского мира».

Кобзев промолчал. Но через несколько минут, уже на втором этаже, Соломатин повторил вопрос:

— Значит, решено?

— Пусть так.

— А сам что думаешь?

— Должно получиться.

Они прошли по всем трем этажам универмага. Везде стояли очереди, бойко трещали кассовые аппараты, покупатели просовывали в стеклянные прорези деньги, отходили к прилавкам. Ко всей этой суете и Кобзев, и Соломатин ощутили какую-то причастность, каждый покупатель в очереди к кассе или к прилавку имел личное к ним отношение, каждая кассирша, рассовывая деньги по ящичкам, казалось, думала о Кобзеве и Соломатине — имела их в виду. В какой-то момент Соломатину, — а может быть, с Кобзевым это случилось еще раньше — показалось, что весь этот хоровод из покупателей, продавцов, кассирш вертится вокруг них в какой-то угрожающей пляске…

Неожиданно оба остановились, упершись в большое, во всю стену, зеркало. Перед ними стояли они сами. Соломатин в светлом плаще с коротковатыми рукавами и клетчатой шляпе, настороженный и растерянный, словно настигнутый какой-то печальной вестью. Рядом стоял Кобзев, поплотнее, пониже. Его руки лежали в карманах черной нейлоновой куртки, беретка была надвинута на лоб, усики казались чужими и несуразными.

— Хороши, — проговорил Соломатин.

— Те еще типы, — усмехнулся Кобзев, обнажив редковатые зубы.

— Странно, что нас еще не взяли.

— Возьмут.

— Слушай… Нам надо разойтись. Нельзя таким вот… вместе ходить.

Спустились на первый этаж, и потоком покупателей их вынесло на улицу. На асфальте пузырились мелкие лужи, первая зелень в сквере казалась неестественно яркой, прохожие раздражали бестолковостью. Обойдя вокруг универмага, они сели под навесом трамвайной остановки.

— Встретимся здесь, — сказал Соломатин. — В семь вечера.

— Не поздно?

— Нормально.

— Ну ладно, — неохотно согласился Кобзев. Ему не хотелось оставаться одному, но он понимал, что весь день маяться без дела в ожидании того часа, которым они жили уже больше месяца, в самом деле мучительно и бессмысленно.

— Иначе перегорим, — добавил Соломатин. — Займись чем-нибудь. Сходи в кино. Только это… Не пить.