— Скажи, капитан… Тебе приходилось мстить?

— Что?!

Бомж снова затянулся сигаретой.

— Я, конечно, пропустил в своей жизни пару ударов, пропустил… И знаешь, они давали мне право пустить пулю в лоб тому или иному… Но сплоховал. Слабину дал. А надо было, ох, надо… Результат ты видишь. Нельзя в таких случаях… Нельзя.

— Что «нельзя»?

— Слишком долго думать.

— А что надо? Стрелять?!

— Да, — спокойно кивнул бомж. — Именно так. Стрелять. Пуля — дура, сказал Александр Васильич… но исполнительная дура. Не надо ей мешать. Пусть она делает то, что ей положено, для чего, собственно, она и предназначена. Справится.

— Ваня! — громко сказал Зайцев. — Что-то ты не в ту степь!

— Нет, — бомж покачал немытым указательным пальцем из стороны в сторону. — Это ты, капитан, не из той степи пришел. Месть — святое дело, у мести свои законы, и они ничуть не слабее твоих, капитан. Твои придуманы, навязаны, а законы мести складываются сами. Как вырастают горы при землетрясениях, как наполняются океаны, как наступает рассвет… Или закат.

— Не о том мы с тобой, Ваня, говорим. — Зайцев сделал попытку направить бомжовую мысль в нужную для себя сторону.

— Нет, капитан, — твердо произнес бомж и взглянул на Зайцева каким-то новым, незнакомым взглядом — острым, ироничным, почти насмешливым. — Месть обязательно должна быть сильнее нанесенной обиды, нанесенного оскорбления. Посеявший ветер пожинает бурю. Месть предполагает, что жертва должна знать, откуда удар, за что, кто его наносит, — это закон. Безымянной, анонимной месть быть не может. Обидчик обязан знать, кто его наказывает, иначе это не месть.

— Видишь ли, Ваня…

— Погоди, — жестко сказал бомж, и Зайцев понял, что нисколечко не знает этого человека. Перед ним сидел не безвольный, сдавшийся бомжара, потерявший себя и человеческий облик. — Месть не имеет срока давности. Десять лет пройдет, двадцать — обида не исчезает, она окаменевает. И становится вечной — до тех пор, пока сам обидчик помнит о ней, она возможна и необходима. Что, собственно, и произошло, — устало закончил бомж.

— Если обида может быть вечной, если месть возможна и через двадцать лет, что же тебе мешает ответить на те удары, которые ты получил?

— А духу нету, — весело рассмеялся бомж, разведя руки в стороны. — Дух, капитан, вышел, нету его. А в нашем случае, — бомж кивнул в сторону ступенек, — дух сохранился.

Зайцев молчал некоторое время, прикидывая, какой вопрос сейчас уместнее задать, и вдруг до него дошло, что вопрос ему уже подсказан.

— Ты хочешь сказать… — начал было Зайцев, но бомж решительно его перебил.