Но другое обстоятельство угнетало меня еще больше, чем воспоминание об утренней встрече в Кёльне. Мне отчетливо вспомнились слова Ардалиона Ивановича из его парижского письма, в котором он не без некоего хвастовства писал, что после их с Птичкой бегства из Астрахани некая волна несет и несет их по всей Европе. Точно такая же волна, по-видимому, подхватила нас и понесла с запада на восток Европы, и если Ардалион Иванович свалился с гребня этой волны, то сие вовсе не означало, что я, занявший его место, не могу свалиться точно так же. Памятуя о судьбе Николки, Игоря и Ардалиона, я понимал, что так быстро Лариса меня не бросит — почему им по полгода, а мне меньше? И все же, я уже стал настораживаться, приглядываясь к малейшим возможным признакам надвигающейся измены. Я то принимался успокаивать себя тем, что Лариса так явно и пылко влюблена в меня, то разрушал свои иллюзии осознанием: что и с моими предшественниками она вела себя точно так же. С первого же венгерского вечера меня стал раздражать жизнерадостный Мезереш — первый человек, в ком можно было увидеть соперника. Я быстренько принялся применять свою тактику выставления соревнователя в менее выгодном свете, чем себя, подшучивать над ним, выявлять в нем нелепые черты. Хотя он, право слово, не заслуживал ничего подобного, этот веселый, полный энергии человек с длиннющим носом и аккуратной плешью на полголовы. Он плохо изъяснялся по-английски, еще хуже по-русски, но мы вполне понимали друг друга и, можно даже сказать, что, общаясь, болтали без умолку. Лариса тотчас взялась брать у него уроки венгерского языка, признавшись, что ее прабабушка была венгеркой. Первым делом выяснилось, что «птичка» будет «мАдарка», «мамонт» — «мАммут», «мамочка» — «мамушка», «чайка» — «шИраль», а «любовь» — «сЕретет».

Да, напрасно Лариса надеялась быстро освоить азы мадьярской речи. Другое дело танцы. В первый же вечер она сверкнула тем, что мигом научилась отплясывать, как мадьярка, и мне пришлось употребить немало усилий, дабы не отстать от нее в этой науке. В Бекешчабе царил праздник, мы приехали туда как раз к разгару танцевальной программы фестиваля. Очень хороши были танцоры из Германии, Польши, Чехии, Словакии, Сербии, Хорватии, Македонии, Болгарии. Очень плоха была танцевальная труппа, которую привез в Бекешчабу некто Фельдман — их наряды отличались невероятным бесвкусием, аляповатостью и размалеванностью, призванными показать на радость Европе низость народной культуры России. Но лучше всех бесспорно были венгры. Я и знать не знал, что в Венгрии такое изобилие и разнообразие народных танцев. Каких тут только не было костюмов, платьев, головных уборов, какая изобретательность в элементах танца! Особенно хорош был танец с бутылками — шесть юношей в костюмах всадников лихо отплясывали, изображая гарцевание на лошадях, а на голове у каждого стояла бутылка из-под вина. И как они ни скакали, как ни подпрыгивали, как ни отстукивали каблуками по полу, головы их оставались в неподвижности и бутылки не сваливались. Девушки в пышных юбках, весело повскрикивая, кружились вокруг удалых парней, а в конце танца вдруг сдернули с их голов бутылки, водрузили их себе на головы и с не меньшей удалью доплясали танец, не уронив ни одной.