И вот он вошел. Вид его был ужасен. Он тяжело дышал, пот струился по его лицу. Лариса уже не плакала. Она села на кровать, сжав ноги и просунув кисти рук между коленями. Лицо ее было бледным и сосредоточенным, она молча смотрела на Ардалиона Ивановича, ожидая, что будет дальше.

— Вы думаете, я пришел просить Ларису вернуться? — заговорил Тетка. — Ошибаетесь, птички мои. Я пришел, чтобы застлелить вас.

Он именно так и обмолвился — «застлелить», и от этого весь облик его сделался еще жальче. Он залез в карман брюк и вытащил оттуда револьверчик, такой маленький, что в здоровенной руке Ардалиона Ивановича выглядел смешно. Из такого револьверчика и впрямь можно было только застлелить, а не застрелить.

— Ардалион, это глупо и безобразно. Зачем ты так унижаешь себя?

— Сначала я убью ее, эту прекрасную женщину, — продолжал он. — Потом мы немного поплачем над ее трупом вдвоем с тобой, Федя, прежде чем я убью тебя. Потом я еще немного поплачу над вашими мертвыми телами и пущу себе пулю в лоб. Вот как я сделаю. Лара, ты готова принять смерть из моих рук?

— Ардалион, прекрати эту мерзостную комедию, — тихо сказала Лариса, и в этот миг револьверчик выстрелил. В следующую секунду я ударил ногой по руке Ардалиона Ивановича с такой силой и точностью, что он от боли разжал пальцы и выронил револьверчик, который я тотчас схватил с ковра, отпрыгнул и столь же сильно и рассчетливо заехал ногой главнокомандующему в пах. Он заревел и ничком рухнул на ковер. Лариса сидела все в той же позе, кисти рук зажаты между коленями, и вся дрожала. Глаза ее были широко раскрыты. В раззявленном рту красноармейца зияло пулевое отверстие, и, судя по его расположению, пуля прошла в нескольких сантиметрах над головой Птички. Ардалион Иванович продолжал корчиться и реветь, катаясь по ковру.

— Я никак не ожидал, что он выстрелит, — промолвил я.

— Ты снова, как тогда, в Киеве, спас меня от смерти, — стуча зубами, пробормотала Лариса. — Если бы он выстрелил еще раз, он точно попал бы мне в лицо.

— Я должен был тут же нанести свой удар, но я был уверен, что здравый смысл не изменит ему, — оправдывался я, проклиная себя, что действительно не вышиб у него пистолет сразу.

Ардалион Иванович перестал стонать. Теперь он плакал. Сквозь его всхлипывания, можно было разобрать мольбы:

— Прос… простите меня! Лара, Ларочка, прости меня, своего старого грешника. Слышишь, прости…

Он пополз к ее ногам и хотел припасть к ним лицом, но Лариса отстранила его:

— Это ты прости нас, Ардалион. И меня, и Федора.

В эту минуту в дверь снова постучали, после чего в номер вошел хозяин гостиницы в сопровождении еще двоих особей мужского пола немецкой национальности. Все трое моментально принялись выказывать свои недюжинные познания в немецком языке, жестикулировать и показывать пальцем на расслюнявившегося Ардалиона Ивановича, стоящего на коленях перед небывало красивой Ларисой, а также на револьверчик, который я держал в руке, и на пулевое отверстие во рту у красноармейца.