Удовольствие тридцать второе ЕЩЕ ОДИН ГОД ЖИЗНИ

Удовольствие тридцать второе

ЕЩЕ ОДИН ГОД ЖИЗНИ

Счастье одно, а несчастий много. И это все наше — и эти дни, когда кажется, будто все потеряно и нет никаких надежд, когда засуха длится несколько лет подряд и мнится, что никогда уже не будет дождя. Умей и эти дни ценить. Откладывай их в то же хранилище прошлой жизни, что и дни благоденствия.

В первых числах мая я вернулся домой. Жизнь продолжалась. В Москве меня встречали разговоры о стремительном росте цен и недовольство отца по поводу того, что я без дела мотаюсь по заграницам, вместо того, чтобы думать о спасении России, о создании боевой организации, призванной противодействовать власти, разваливающей государство. Я старался ни в чем не возражать ему, обещал начать задумываться. О чем? О том, что я не способен создать на пустом месте партию русского сопротивления? Об этом я мог сколько угодно думать.

Через несколько дней после возвращения я осторожно позвонил Николке и застал его дома. Он позвал меня к себе в гости, я поехал, прихватив с собой пару бутылок коньяка и хорошей закуски, и в мирной беседе, набравшись смелости, рассказал ему обо всем, что произошло со мной во время моего путешествия по Европе. Он слушал меня спокойно, глядя куда-то в сторону, а выслушав, сказал:

— Ну что же, я даже доволен, что все произошло именно так, а никак иначе.

— Это правда? — спросил я.

— Разумеется. Неужели ты думаешь, мне было бы легче, если бы она продолжала жить с тобою или с Ардалионом?

Все-таки свинство, что он считал себя главной пострадавшей стороной. Можно было бы понять, что каждый из нас оставлен Птичкой точно так же, как он, для каждого это точно такая же утрата. Разве что ни один из нас, в отличие от него, не был на ней женат официальным браком. Но я не стал намекать ему на его неделикатность, о которой он, конечно, не имел ни малейшего понятия. Достаточно мне было того, что он не рассердился на меня за мой почти двухмесячный роман с его женой — они ведь так и не были разведены, и Николка имел полное право вызвать меня на дуэль. Допивая коньяк, мы смотрели телевизор и уже говорили о политике. Николка высказывался резко отрицательно в адрес правительства и вообще демократии. Его можно было понять — деньги, заработанные им в Мексике, уже кончились, он снова был на мели, а инфляция росла не по дням, а по часам. Когда я спросил его об Игоре Мухине, он сказал, что ничего о нем не знает и знать не хочет. Зато с Ардалионом Ивановичем он однажды разговаривал по телефону, неделю тому назад. Тетка был в стельку пьян, он только что приехал из Англии, и единственное, что можно было разобрать в его речи: «Николка, прости, я свинья, я увел у Игоря твою Ларису, но Мамонин увел ее у меня, и я ему этого никогда не прощу». После рассказа Николки о телефонном разговоре с Теткой, я решил позвонить Ардалиону Ивановичу, но едва услышав в трубке мой голос, Ардалион возопил диким ревом: