— Все-таки, ты думаешь, она не придет? — спросил, подходя к нам, Николка.

— Я думаю, что она смотрит на нас из окон какого-нибудь здания, смеется над нами, утирая краешком носового платка слезу, — сказал я. — Предлагаю помахать рукой всем зданиям, из окон которых она может видеть нашу веселую облапошенную четверку.

И я первым стал радостно махать рукой в разные стороны, обращаясь взглядом ко всем окнам, откуда предполагаемая Птичка могла наблюдать за нами. Николка рассмеялся и стал делать то же самое.

— И мне махать? — спросил бывший гинеколог.

— Да, и немедленно! — приказал я, продолжая махать и приветливо улыбаться окнам.

Ардалион Иванович оглянулся на нас, не выдержал, и широкая улыбка расплылась по его лицу.

— Черт с вами, — сказал он, — я готов помириться с Мамонтом, но при условии, если Игорь скажет, что простил меня и не сердится ни за что.

— Игорь! Ну что тебе стоит! — взмолился я.

— Я согласен, но тоже при условии, — сказал Игорь, улыбаясь. — Пусть Николка простит меня. Николка, я так страдал из-за того, что так получилось. Прости меня, друг!

Судорога пробежала по лицу Николки. Он дрогнул, растерянно подошел к Игорю и крепко обнял его.

— Игорь! Милый! Я не сержусь на тебя!

Слезы выступили на глазах у прощенного псаломщика.

— Слава Тебе, Господи! Слава Тебе, Господи! — бормотал он счастливо.

Освободившись из объятий Николки, он вытащил из кармана носовой платок и вытер слезы, которые все-таки хлынули из его глаз. Я обнял Николку и сказал ему:

— Молодец, Николаша! Молодец!

— Ардалион, — сказал Игорь, немного успокоившись. — Я не держу на тебя зла. Все давно перегорело, и мне хотелось бы, чтобы мы все снова были друзьями, как тогда, три года назад, когда путешествовали вместе. Давай обнимемся, друг.

В Ардалионе Ивановиче словно взорвалось что-то. Он растопырил руки и с ревом: «Игорь! Мальчик мой!» заключил Мухина в свои объятия. И вновь слезы хлынули из глаз псаломщика. Все-таки раньше он не был таким слезливым. Особенно, когда служил в гинекологах и не только помогал женщинам в обзаведении потомством, но и делал им аборты. Но и Ардалион Иванович прослезился в ту минуту, когда почувствовал себя прощенным. Теперь проклятие висело только надо мной.

— Ардалион, — сказал я. — Мы все в равной степени…

— Молчи! Молчи! — воскликнул Тетка и крепко сжал меня в своих объятиях. — Федька! Если бы ты знал, если бы ты знал, как я тоже скучал по тебе! Какой ты из нас молодец — самый несгибаемый, ты всегда держишь марку.

Тут уж и я не выдержал и прослезился, оправдываясь: