И действительно, я приметил, что всякий раз, когда мне случалось запаздывать, надменный взгляд сенатора был устремлен на врата Ада.

Прошло около месяца. Сенатор метко и ехидно высказывался обо всем на свете, но лишь теперь мы стали затрагивать и нескромные темы – верный признак того, что между нами установились вполне доверительные отношения. Сказать по правде, заводилой был я. Меня натурально раздражала эта его привычка неустанно сплевывать (впрочем, не меня одного: стражи Преисподней в конце концов водрузили у его столика сверкающую медную плевательницу). Так вот, как-то вечером я набрался смелости и спросил, почему он не лечит свой назойливый катар.

Спросил, но тут же спохватился, ожидая, что сенаторский гнев с минуты на минуту обрушит на мою голову потолочную лепнину.

Вместо этого, чеканя каждый слог, он сухо заметил:

– Любезный мой Корбера, нет у меня никакого катара. Такой внимательный наблюдатель, как ты, должен был бы заметить, что, сплевывая, я не откашливаюсь. Я плюю не потому, что болен, а потому, что здоров. Умственно здоров. Я плюю из отвращения к прочитанному вздору. Если ты наберешься терпения и сумеешь исследовать содержимое этой штуковины, – указал он на плевательницу, – то обнаружишь в ней совсем немного слюны и вовсе не обнаружишь слизи. Мои плевки глубоко символичны и высококультурны. Коли тебя с них воротит – возвращайся в свои родимые салонушки, где никогда не плюют лишь оттого, что сами чистокровные чистоплюи.

На сей раз сенатор достиг вершины заносчивости, подернутой лишь рассеянным взглядом: видно, мыслями он витал где-то далеко. Мне захотелось встать и уйти. К счастью, я вовремя сообразил, что сам же опрометчиво его спровоцировал. Я остался, а бесстрастный сенатор тотчас перешел в наступление:

– Зачем в таком случае ты наведываешься в этот Эреб, населенный тенями и пропитанный катаральной слизью, в этот затхлый сундук, битком набитый неудачниками? Ведь в Турине хватает вожделенных для вашего брата созданий. Всех дел-то – смотаться в нумера Кастелло, Риволи или, скажем, в банные заведения Монкальери, и блуди себе сколько влезет.

– Откуда такая осведомленность, сенатор? – не сдержал я смеха, услыхав из уст ученого мужа точные координаты здешних домов терпимости.

– Откуда, откуда – от верблюда! Ничего более путного от всех этих академиков с политическим уклоном ты не услышишь. Надеюсь, тебя не нужно убеждать, что ваши мерзостные услады не для Розарио Ла Чиура?

Убеждать меня не было нужды: по тому, как сенатор держался и говорил, можно было сделать однозначный вывод (расхожее выражение тридцать восьмого года) о его половой воздержанности, никак, впрочем, не связанной с возрастом.