– Вот это, Корбера, я еще понимаю, не то что твои «фифочки».

На каминной полке застыли амфоры и античные кратеры: привязанный к мачте Одиссей и сирены, падающие с крутой скалы на острые камни в наказание за упущенную добычу.

– Все это бредни, Корбера, мещанские бредни стихоплетов. От сирен никому не уйти; а хоть бы кто и ушел – не станут сирены убиваться из-за такой мелочи. Да и как они вообще могут умереть?

На столике, в простенькой рамке, – старая, выцветшая фотография: двадцатилетний юноша, почти нагой, с растрепанными кудрями, редкими по красоте чертами лица и вызывающим видом.

Озадаченный, я на мгновение остановился в смутной догадке.

– А это, земляк, был, есть и будет (сделал он ударение) Розарио Ла Чиура.

Несчастный сенатор в домашней хламиде был некогда юным богом.

В тот вечер мы говорили обо всем на свете. Перед моим уходом сенатор показал мне письмо на французском от ректора Университета Коимбры. Это было приглашение принять участие в почетном комитете конгресса греческих штудий; конгресс состоится в Португалии в мае.

– Превосходно. В Генуе я поднимусь на борт «Рекса» вместе с участниками конгресса из Франции, Швейцарии и Германии. Как Одиссей, я законопачу уши, чтобы не слышать россказней этой сирой братии. Меня ожидает чудесное плавание: солнце, голубое небо, запах моря.

Проходя мимо книжного шкафа, в котором покоились сочинения Уэллса, я осмелился высказать свое недоумение по поводу самого факта их пребывания в этом доме.

– Ты прав, Корбера, тут явный промах. Есть там к тому же романишко, после которого, перечитай я его теперь, отплевывался бы месяц кряду, не меньше. А ты, комнатная собачонка, просто зашелся бы от возмущения.

После той встречи наши отношения стали вполне сердечными. Во всяком случае, с моей стороны. Я изрядно попыхтел, чтобы заказать из Генуи свежих морских ежей. Узнав, что их все же привезут, я раздобыл сицилийского вина из окрестностей Этны, крестьянского хлеба и робко пригласил сенатора посетить мое обиталище. К несказанной радости устроителя вечеринки, сенатор охотно согласился. Я заехал за ним на своей таратайке, и мы доползли да улицы Пейрон, что у черта на куличках. Ехать со мной сенатор побаивался, явно не доверяя моему шоферскому навыку.

– Уж я-то тебя знаю, Корбера: если нас угораздит встретить какую-нибудь кикимору в юбке, ты, ясное дело, разинешь рот, и мы расшибем себе лбы о первый попавшийся угол.

Мы не встретили ни одной страхолюдины и потому доехали целыми и невредимыми. Впервые за время нашего знакомства я видел, как сенатор смеется. Это произошло в тот момент, когда мы переступили порог моей спальни.