Изабелл также была самым странным образом тронута этой кроткой духовностью в Люси. Но это шло не столько от обычных велений сердца, а скорее было отдельно поручено ей самим знаком с небес. В том уважении, с коим она служила небольшим повседневным нуждам Люси, было больше от бессознательности инстинктов, чем сочувственного умысла. И когда случилось так, что – возможно, из-за случайного разлада отдаленной и одинокой гитары – в то время, как Люси мягко говорила в присутствии своей матери, нечаянный, едва слышный голос струн, который отзывался музыкальной покорностью, проник в открытую дверь из соседней комнаты, – тогда Изабелл, будто охваченная неким благоговейным страхом, внушенным свыше, опустилась на колени перед Люси и поспешно склонилась в почтении, и все же почему-то, так сказать, явно не по своей воле.
Увидев, что все ее самые ревностные усилия остались бесплодными, миссис Тартан горестно попросила Пьера и Изабелл покинуть комнату, чтобы она могла высказать свои мольбы и угрозы наедине. Но Люси мягко сделала им знак остаться и затем повернулась к матери. С этого времени она не имеет секретов, кроме тех, которые также будут секретами на небесах. Все, что было общеизвестно на небесах, может быть достоянием всех на земле. Нет ни малейшего общего секрета у нее и у матери.
Совершенно сбитая с толку этой непостижимостью в своей дочери, которая явно потеряла голову и держалась с ней как чужая, миссис Тартан гневно повернулась к Пьеру и предложила ему последовать за ней. Но Люси снова сказала «нет», тут не может быть никаких секретов между ее матерью и Пьером. Она может высказать здесь все что ей угодно. Попросив перо и бумагу, а также книгу, чтобы положить себе на колени и писать, она набросала следующие строки и отдала их матери:
«Я – Люси Тартан. Я приехала жить к мистеру и миссис Пьер Глендиннинг, чтобы делить с ними все радости их жизни, по своей собственной доброй воле. Если они этого захотят, я должна буду уехать, но никакая иная сила больше не разлучит меня с ними, кроме прямого насилия; и в случае применения ко мне любого насилия я, как должно, взываю к закону».