Иван как справедливую необходимость. Разгромленные враги позабились по щелям и

уповают на новый подъем мировой контрреволюции, банды которой лезут на рожон,‐

нацисты, фашисты, самураи. И в ожидании схватки мы чистим себя, обращая свой меч

вовнутрь ‐ на явных, и тайных, и потенциальных союзников мировой контрреволюции.

Все правильно, все как и должно быть.

Так думал Иван.

Но с чего же все началось? С «дела Енукндзе», которое в общей буче промелькнуло

почти незамеченным? Иван прочитал в «Правде», что секретарь ЦИК СССР Енукидзе

получал сигналы о засоренности аппарата ЦИК, но аппарат не почистил. ЦК ВКП(б) исключил Енукидзе из партии с такой формулировкой: перерожденец и обыватель.

Прочитав о «деле Енукндзе», Иван только пожал плечами: в оппозициях человек никогда

не участвовал, чего занесло его в эту кашу?

С чего же начался вихрь комиссий, который пронесся по краю, кое‐где сметая

секретарей райкомов и председателей РИКов, у иных вытрясая партбилеты?

Пожалуй, у этого вихря было сложное зарождение. Тревога, охватившая всех после

убийства Кирова, как‐то незаметно подменилась нервозностью. Иван не раз вспоминал

Васин вопрос: почему оказалось так много убийц Кирова и жили они в разных городах?

Это был, конечно, наивный вопрос, и опытному политику нечего было над ним ломать

голову, и правильно тогда Иван ответил сыну. Но вот, поди ж ты, вопрос‐то вспоминается.

Возникал в сознании шепот Трусовецкого, и казалось Ивану, что нервозность

родилась еще до тревоги, она сквознячком ходила уже на последних заседаниях XVII съезда, когда время подошло к выборам ЦК. Иван ни о чем не расспрашивал