Трусовецкого и не знал. откуда пошли эти разговоры о смене генсека. Он не хотел их

слышать! Он привык к тому, что только оппозиционеры атаковали Сталина, он не хотел

менять генсека, как, наверное, ветераны не хотят менять старое, простреленное, обожженное знамя полка на новое, хотя оно того же цвета и с теми же девизами...

И вот вихрь нервозности докрутился до Томска.

Иван не боялся проверок, он вообще любил привечать гостей. И пусть найдут

недостатки, но он всегда спокоен за главное: за верность генеральной линии партии.

Председатель комиссии ‐ новый второй секретарь крайкома ‐ носил высокую

каракулевую шапку и очки с железными дужками. Он был похож на сельского учителя, у

которого черты интеллигентности потускнели под налетом деревенской опрошенности.

Разговаривал он с добродушной грубостью простецкого и снисходительного начальника и

легонько постукивал собеседника в грудь костяшками пальцев. И, несмотря на

добродушие, эта снисходительность окружала его холодном и отстранила людей на

почтительный шаг.

Три дня комиссия разъезжала по городу, не очень теребя Москалева. А если

проверяющие мало обращают внимания на секретаря, то значит особых провалов не

обнаружено.

Иван спокойно занимался своими делами. В эти дни как раз собрался первый слет

стахановцев Томска ‐ в том же зале Дома Красной Армии, где проходил траурный митинг

после убийства Кирова. Тогда Иван вышел на трибуну совсем больной, встревоженный, разбитый тяжелым известием, и никто не знает, чего стоила ему та прощальная речь. А

сейчас он здоров и бодр.