– Выходим! – утробный окрик.

На улице было белым-бело от шлемов, ОМОН выстроился коридором.

– Куда? Куда? – прокудахтала бабуля, не решаясь сойти.

– В метро! Быро!

Спускались, втянув головы, награждаемые тумаками. Взахлеб лаяла собака, вряд ли приблудная, очевидно, ментовская. Сквозь лай доносился мат. Мужичок в пуховике, прижимавший кипу газет, огрызнулся и получил зуботычину, газеты вылетели, его схватили, он заверещал, как заяц, уволокли, сомкнули строй… “Что вы делаете? Что вы делаете? – кто-то нагнулся, поднимая газеты с асфальта. – Пидарасы!” – “Ты кому?” – Удар дубинкой, пинок, люди бежали по газетам…

Виктор, поневоле покинув троллейбус, спешил, как все, пригнувшись. Перед ним краснела из мрака электрическая буква “М”.

– Проходим, не задерживаемся! – гремело из мегафона.

Его утрамбовали в толпу, которую подгоняли, окружив со всех сторон.

Люди разворачивались, стыдили наседавших, хватали за дубинки… Зашмякали новые удары.

Грудь Виктора стиснуло удушье, когда толпа с воем внесла его в метро и проволокла через турникет, без остановки дубасивший всех подряд.

Он успел заметить, что кабина возле турникета пустует, и очутился на эскалаторе. Оба эскалатора плыли вниз, значит, метро работало только на вход. Все бежали по ступеням, даже немощные, чтобы не упасть. На бегу он увидел смятение на соседнем эскалаторе и понял, что там хуже – люди посыпались друг на друга…

– Остановите! Милиция!

Кому они кричали? Вероятно, наверху опять началась потасовка: оттуда прилетела каска и врезалась в большой плафон. Пышно брызнуло стекло.

– Здесь дети! – пронеслось мимо.

Кто-то в темной одежде с треском выбросился на фанерную перегородку.

Кабина внизу пустовала, зато вовсю орудовали омоновцы, на этот раз в красных шлемах. Они запихивали всех до упора в вагоны поезда.

Виктора вдавили в самую гущу, кто-то мешал закрывавшимся дверям ногой, и омоновцы сновали по платформе, тыча и ударяя внутрь дубинками. В какой-то момент, когда двери уже окончательно смыкались, один человек изловчился харкнуть, и белесый сгусток угодил прямиком на глянцевитый шлем, а поезд унесло в туннель.

– Мне домой надо… – причитал мужчина в дубленке, со сливовым синяком, расплывавшимся по щеке. – Домой не пускают и бьют… За что? Я-то в чем виноват?

– Это вам за вашу пассивность! – бойко заявила ему худая женщина, поправляя берет. Виктор в ужасе глянул на ее пальцы: голубовато-сплющенные, в клюквенных каплях крови. Она быстро слизнула кровь.

– А я… Меня… Куртка в парке моя… – повернувшись, Виктор узнал большеглазую женщину в лимонном жилете. – Вашу мать… – На вид водитель троллейбуса не изменилась, только говорила еще растеряннее, как будто слова застревают в горле, и потирала себя между грудей, точно успокаивая боль.