угрызений совести, когтя в левой лапе сак, а в правой - объемистую коробку, безмятежно порхал в голубом эфире.

Ближе к вечеру, когда заходящее светило уже собиралось послать последними лучами воздушный поцелуй пламенеющим альпийским вершинам, устремил он свой полет долу. Чистейший воздух родных нагорий овевал его чело, проливая в истомленную душу целительный бальзам, а усталые очи смотрели и не могли насмотреться на знакомые с детства дали, подернутые нежной голубоватой дымкой. А с зеленеющих лугов к сверкающим вечными снегами вершинам неслись грустные напевы пастушка, в которые с милой непосредственностью вплетался серебристый перезвон колокольчиков - это покрытые пылью отары брели, возвращаясь домой.

Пролетев еще немного, Амадей Кнёдльзедер с удовольствием констатировал, что безошибочный инстинкт сына гор и на сей раз его не подвел - благосклонная судьба направила крылья блудного сына в нужную сторону: прямо под ним простирался уютный городишко, населенный трудолюбивыми сурками.

И хотя обитатели сего благословенного местечка при его появлении бросились врассыпную и, попрятавшись по домам, позакрывали двери па все замки, тем не менее очень скоро их страхи рассеялись: Кнёдльзедер не только не стал покушаться на жизнь дряхлого, не успевшего спастись бегством хомяка, но сам первый чрезвычайно почтительно снял шапочку, попросил огоньку и вежливо осведомился о найме жилья.

   - Судя по диалекту, вы нездешний? - спросил он, благосклонно предлагая тему для более обстоятельного разговора, после того как хомяк, ведавший в городе зерновыми поставками, с трудом уняв дрожь, стал способен членораздельно выговаривать слова.

   - Т-таки н-нет, - заикаясь, пробормотал почтенный господин.

   - А вы случаем не с юга?

   - Т-таки н-нет, м-мы и-из П-Пгаги.

   - Эге, и вероисповедания, по всей видимости, иудейского? - с видом заговорщика хитро подмигнул Кнёдльзедер.

   - И-и к-кто? Я-я? Я?? Чито ви себе позволяете, милостивий госудагь! - стал в позу хомяк, не на шутку струхнувший, уж не русского ли казака послал по его грешную душу Иегова. - Нет, ви

только посмотгите, я евгей? Я, несчастний шабесгой[153], десять лет тгудился на одну евгейскую, но бедную семью - и удгуг евгей!

Почтя за лучшее сменить тему разговора, любознательный незнакомец перешел к обсуждению городских новостей, при этом он дотошно вникал во все нюансы последних сплетен; интересно, что унылое брюзжание хомяка на предмет невиданного досель распространения злачных заведений отнюдь не повергло его в горестные размышления по поводу повсеместного падения нравов, напротив, ягнятник сразу как будто оживился и, словно только теперь заметив, в каком прискорбном состоянии находится собеседник, которого трясло так, что это приобретало уже какой-то патологический характер, все больше напоминая танец святого Витта, отпустил бедолагу с миром, а сам, весело насвистывая, направился на поиски подходящего пристанища.