Случай этот вспоминается мне так живо, так ясно, словно произошло все два часа назад. Как яркий сияющий день, навсегда запечатлен он в темных уголках моей памяти.

До восьмого класса я полагал, что очки, как и трость или галстук, принадлежность людей цивилизованных и служат украшением. Первым человеком, на котором я увидел очки, был мой дядя Мирза Голям Реза. Дядя сверх меры возился с собственной персоной, следил за модой, носил узкие брюки, выписывал галстуки из Парижа, за что был прозван в городе «Мосье».

Увлечение дяди гуталином, его манера держать в руках вилку с ножом во время еды и другие европейские штучки укрепили мое предположение. «Очки — вещь новомодная, — сказал я себе, — их носят для красоты».

Теперь, читатель, заглянем в школу, где я учился. Замечу, что был я не по летам высок ростом. Матушка, Да хранит ее бог, всегда тяжко вздыхала, покупая нам с братом одежду. И при этом шутила:

— Маячите вы, как знамя йезидов [96]. Уж не хотите ли достать до неба и принести небесной шурпы [97]?

Роста я был высокого, но с трудом различал написанное на классной доске и потому все годы, пока учился, невольно старался занять место на первой скамье.

Все вы ходили в школу и знаете: на первой скамье, как правило, сидят самые маленькие коротышки! И мне постоянно приходилось ссориться с ними. Но в конце концов они уступали, бедняги, зная мой буйный нрав и опасаясь, как бы я не побил их после уроков.

Как–то раз один чванливый учитель влепил мне у школьных ворот такую звонкую оплеуху, что ее услышали ребята на школьном дворе. У меня посыпались искры из глаз, я схватился за ухо. А учитель кричал на меня:

— Ты что, ослеп? Или стал вдруг сыном знатного хана? Не здоровается с людьми на улице…

Оказалось, он шел вчера по улице, я же, идя по противоположной стороне, его не заметил. И вот сейчас он решил наказать меня за дерзость и непочтительность.

Дома мне тоже доставалось. Часто, подымаясь после обеда и не видя, что лежит на софрэ [98], я задевал ногой то стакан с водой, то блюдо или кувшин, проливал воду и бил посуду. Не подозревая, что я близорук, все сердились на меня. Отец разражался бранью. Мать выговаривала:

— Ты, как оголтелый верблюд без уздечки, несешься, не разбирая дороги. Так и в колодец угодить недолго, если попадется на пути.

Я, к несчастью, и сам не догадывался об истинной причине и полагал, что вижу так же, как все. Поэтому выслушивал с покорностью брань и упреки и корил себя в душе: «Что же это в самом деле такое? Вечно тебе попадется что–нибудь под ноги».

В футболе мне отчаянно не везло. Как и остальные ребята, я целился ногой в мяч, но бил всегда мимо, краснел от стыда, а ребята смеялись. Это задевало меня за живое.