А камень Гингемы расположен на Богословском кладбище — это от милиции перейти дорогу наискосок. Внутри Богословского кладбища можно идти налево или направо, прямо или как угодно, но куда ни пойдёшь, всё равно выйдешь к могиле Виктора Цоя. Мы к счастью не стали подходить к ней очень близко и поэтому не остались там навсегда, а вот несколько молодых людей этого не знали и поэтому теперь навеки вынуждены сидеть там на скамейке и слушать из кассетного магнитофона песню транквилизатор.

Этих молодых людей можно освободить, но только если самому занять их место. Их друзья так иногда и делают, чтобы те могли сходить домой помыться как-то, переодеться в чистое.

Вечерами перед могилой Цоя зажигают вечный огонь. Я всегда думал, что Огнь Вечный, горящий в центре пентаграммы — это довольно неудачное изобретение Коммунистов, но на самом деле вечный огонь — это просто такой костерок, на котором можно жарить сосиски или варить в котелке что-то неизвестное.

Сап, как человек очень практический, немедленно придумал очень хорошую идею: продавать напротив Богословского кладбища венки из алюминиевых огурцов. Утром эти венки можно было бы собирать и продавать снова. Таким образом можно было бы прокормить пять-семь старушек, которые сейчас безуспешно пытаются торговать никому не нужными пластмассовыми цветами.

6 июля 2004

Я вот за свою жизнь дал штук пять или может быть шесть интервью. Интервью эти печатались в заводской какой-нибудь газете или вообще нигде не печатались.

Но никто, никто из интервьюеров (так они кажется называются) ни разу не задал мне самого важного вопроса, который следовало бы задать (если бы я сам брал у себя интервью, конечно, в Идеальном Мире): «Дмитрий, а жалеете ли Вы о том, что однажды Вам пришлось служить в армии?»

Я бы с огромным наслаждением ответил на этот вопрос в том смысле, что я не только не жалею, я, хуже того, чрезвычайно благодарен за этот факт печальной и идиотской моей судьбе.

Да, меня забрали с первого курса института иностранных языков и за два года я так и не выучил ни одного нового английского слова. Да, это было в предсмертное время советской империи, где-то в архангельской области в стройбате, и было это всё чрезвычайно страшно и много лет после этого мне снились кошмары о том, что я обратно туда возвращаюсь, но я, если честно сказать, на них (на кого?) не обиделся.

Не за опыт (опыт — это хуйня), не за впечатления (впечатления тоже хуйня), а за некоторое представление о том, как я себя буду вести, если у меня отобрать вообще всё.

Именно там я совершил самый первый из немногочисленных моих подвигов. Ну и подлость самую гнусную совершил конечно там же. Там я наконец определил свои очертания — осадку, водоизмещение и вооружение, которые какие есть, такие и есть.