Светлый фон

Нестеров чувствовал, как он истекает кровью, но ничего не мог с этим поделать. Жуткий липкий ужас сковал все его тело. В глазах потемнело. Последней его мыслью было понимание того, что его достали гораздо раньше, чем он мог предположить. А потом Нестеров рухнул на стол. Он снес своим телом тарелку с макаронами, которая, звеня, отлетела в угол камеры, и начал медленно сползать со стола. В этот момент Нестеров чувствовал лишь конвульсию, которая родилась где-то в груди и выталкивала кровь из его организма, которой он заливал себя и привинченный к сырому полу тюремный стол.

Когда Нестеров сполз со стола и рухнул на пол, он был уже мертв.

Глава 18

Глава 18

Жизнь продолжалась.

Еще через несколько дней Рябцев привез Бегину в палату небольшой телевизор. Довольно старенький, – по словам Рябцева, это был их первый с Викой телевизор, который отправился в кладовку и пылился там четыре года с тех пор, как они купили плазму. Рябцев даже приволок антенну и потом долго ее крутил и настраивал, ловя сигналы. Все, чтобы отвлечь Бегина от многочасового созерцания больничного потолка.

В один из дней к нему в больницу приехал Кашин, прямой руководитель – шеф отдела по расследованию особо важных дел главного следственного управления СК. Кашин чувствовал себя неуютно, через каждое слово смущенно кашлял и боялся встретиться взглядом с подчиненным.

– Как… Как самочувствие, Саш?

– Бывало и лучше.

– Но бывало и хуже, да?

Бегин улыбнулся.

– Да, Матвей Геннадьевич. Бывало.

– Говорят, у тебя эта твоя дисфункция пропала? Не знаю, хорошо это или плохо. Но на всякий случай, наверное, поздравляю.

– Боль – не самое приятное в жизни ощущуние. Но она хотя бы дает тебе понять, что ты действительно существуешь. Так что спасибо. Как дела на работе? Что нового?

– Как обычно, Саш, ты же знаешь. Работаем. Меньше работы не становится. Такая служба.

– Что нового по делу?

Кашин тяжело вздохнул, снова кашлянул.

– Тут такая история, Саш… Нелегко говорить. Но я решил, что тебе лучше узнать это от меня, чем от кго-то еще.

Бегин насторожился.

– Что?