Пожилой солдат, лет пятидесяти, с русским круглым лицом и усами, светлыми, как пшеничное поле, принял от князя шашку и бесшумно исчез.

— Садись, Новицкий.

Мадатов показал Сергею на узкую тахту, аккуратно накрытую расправленной солдатской шинелью, а сам опустился на стул с высокой спинкой. Из мебели в комнате был ещё один грубо сколоченный стол, стоявший у окна. Узкий пучок света падал на столешницу, которая была, впрочем, совершенно пуста; только у правого края лежала невысокая стопка бумаг, исписанных затейливым писарским почерком.

Князь перехватил взгляд Новицкого.

— Не люблю! Принесут, прочитаю и подпишу. Самому же возиться — лучше под ядра. Ты-то, знаю, каждый листок до последней строчки выучиваешь. Я бы тебя к себе перетянул, да Алексей Петрович никогда не отдаст.

— Я же, вы знаете, князь, служу в канцелярии, у Андрея Ивановича Рыхлевского...

Мадатов коротким жестом, ребром широкой ладони отбросил ненужные совершенно слова.

— Давай о деле, Новицкий. Времени мало. Ты же знаешь — на Сурхая иду. Совсем распустился разбойник. Здесь, впрочем, тоже не очень спокойно. Не хочется Софью одну оставлять. Тем более, в её положении. Понимаешь, Новицкий, сына ведь ждём!

Он погладил бакенбарды одну за другой и вдруг улыбнулся и губами, и глазами почти одновременно. Сергей никогда ещё не видел такого Мадатова. Смеющегося — иногда, хмурящегося — весьма часто, но беззащитно-доверчивым князь ему ещё не показывался ни разу. Впрочем, улыбка тотчас исчезла, и генерал сделался серьёзен по-прежнему.

— Думаю, Петрос управится. Я нагнал людей за ограду и в дом, ты видел, и муштрую их постоянно. Открыть, закрыть, пройти, встретить лишь по сигналу, по слову, и те меняются каждый день. Хорошо обучил. Теперь хоть и Ахмед-хан спустится из Шуши — всё равно отобьются.

— Не доверяете Ахмед-хану?

— Нет.

Мадатов ответил коротко и замолчал. Сергей спокойно ждал продолжения разговора, разглядывая тем временем собеседника. Тот уже никак не походил на молодого армянина, которого Новицкий помнил поручиком в Преображенском полку. Полтора десятка лет пролетело, прошло три войны, и четвёртая, начавшись, ещё тянется, тянется, тянется... Князь заметно сделался шире в груди и плечах, но добавленный вес был, очевидно, не лишним. Тонкую талию, подчёркнутую бешметом и черкеской, стягивал узкий наборный ремешок с серебряной пряжкой. Лицо только сделалось много мясистей; густые чёрные бакенбарды ещё его уширяли. Жёсткие волосы на голове не хотели редеть, вились привольно, спускаясь на затылок и лоб; длинный, горбатый нос нависал над закрученными усами. Во всей фигуре генерал-майора, князя Мадатова, военного правителя ханств Карабахского, Шекинского, Ширванского, ощущалась завидная сила, основательность, уверенность, приправленные лихостью и отвагой. «Из нас двоих, — подумал Сергей, пытаясь усмирить ревнивую зависть, — она, безусловно, выбрала лучшего...»