– У тебя есть дети?

– Двое. Девочка, четырех лет. И мальчик, ему почти два.

– Ты никогда не говорила.

– А зачем?

Голоса стали отчетливее, словно она повернула трубку, чтобы он лучше слышал разбуженных детей.

– Джон?

Она говорила, что хочет поставить точку, что ей это необходимо. А он не понял, что речь шла о таком окончании.

– Сегодня сочельник. Вечер. Через несколько часов… Я должна…

– Счастливого Рождества.

– Знаешь, Джон…

– Это все. Счастливого Рождества.

Он поехал дальше, в столицу. И сделал крюк сквозь продолжающийся густой снегопад. Мимо Северного кладбища и засыпанной снегом могилы.

Мимо того, о ком он чаще думал после его смерти, нежели при жизни.

Затем по городу, который скоро проснется и останется по домам в семейном тепле, среди рождественских подарков. В полицейское управление, безлюдное и сейчас, и часом раньше, когда он приехал сюда.

Целая семья. И ее конец.

Часом раньше он прошел в кабинет, сдвинул в сторону груды папок. Скоро материалы расследования покинут его стол, станут материалом прокуратуры в будущем процессе – четыре тысячи страниц предварительного расследования девяти ограблений банков и одного инкассаторского автомобиля, кражи 221 единицы автоматического оружия, попытки шантажировать полицию и взрыва бомбы на стокгольмском Центральном вокзале. А он начал готовиться к новому предварительному расследованию. К тому, что лежало в заклеенной коробке, которая так долго стояла здесь, служа посетительским стулом.

Он разрезал скотч, несколько раз обернутый вокруг коробки, открыл крышку и вышел из кабинета. В пустынный коридор, на кухню, к остаткам глинтвейна и имбирному печенью в корзинке.

Вернулся в кабинет.

Озабоченно прошелся несколько раз вокруг открытой коробки.