– Что, думал, забыли про тебя? – спросил Бек по-сербски, сев перед пленником на корточки. – О таких не забывают. Даже когда они в песок зароются или за сто морей уплывут. Придется мне тебя пристрелить, чтоб не мучился.

Оаковец забился в угол, отвернулся. Бек встал, достал из подсумка глушитель и начал его привинчивать к пистолету.

– Не надо, – сказал оаковец.

– О, ты по-сербски понимаешь? А что – надо? Чем ты таким ценен, чтобы твою бандитскую жизнь продлевать?

– Я много знаю.

– Я тоже много знаю. Что ты можешь рассказать важного? Не представляю!

Прикрутив глушитель, Бек прицелился в окно, проверил мушку.

– Про что хотите! Про Смука, про отряд, где когда были, что делали. Про «Гнездо»! Все, что хотите!

Бек снова опустился на корточки, глушителем приподнял подбородок пленного.

– Да? Что ли, хочешь стать моей Шахерезадой?

Оаковец, не понимая, скуксился и начал подвывать. Бек убрал пистолет.

– Только не врать! Говоришь правду – живешь дальше, врешь – сразу не живешь. Уяснил?

* * *

Что-то серьезно пошло не так – это читалось во взгляде Платова, едва он вернулся в комнату «Ласточки».

– Что такое, Серег? – спросил Бек.

В комнате они снова были втроем – пленного сдали под присмотр Бармина в соседнюю комнату, к раненым.

– Наши сегодня не прилетят, – сообщил Платов. – Венгрия и Болгария не дают воздушный коридор. Одни уже в НАТО запрыгнули, другие на пороге выслуживаются. Марионетки хреновы.

– Надо было лететь, не спрашивая… – сказал Бек.

– А если б их сбили? Это третья мировая! Все очень тонко, того гляди порвется. Готовимся к обороне аэропорта имеющимися средствами. Извини, Бек, людей я тебе не дам. Решай вопросы по своей группе и поднимайся на второй этаж, ты мне нужен. Чем быстрее…

Чувствуя, как ноги становятся ватными, Шаталов сказал: