— А гуся, может, успеем спечь?

— Не успеем. И вот что. Ордена и медали сними. А то нервы у кого-нибудь не выдержат и тебя кончат прямо на дороге. Но я думаю, все будет хорошо. Ты только помоги нам, капитан.

Пропустив вперед своих душеприказчиков и телохранителей, капитан постучал в квартиру напротив.

— Элли! С наступающим. Вот тебе небольшой подарок. Да нет. Это просто чулки и шоколад. Хороший шоколад, настоящий. С Новым годом тебя. Да ты же еще не старая женщина. Это хорошие чешские чулки. Ты там подливай без меня воды в ведерко. Я елку нарядил. А мне надо еще немного повоевать. Ну, всего тебе. А Рейн вернется. Мы найдем его, Элли, и он вернется.

— Капитан! Мы опаздываем.

— Вот видишь, Элли. Надо спешить на войну.

«Я вернусь. И Рейн вернется к Элли, и все вернется на круги своя, и когда-нибудь мы выстроим заново старый город. Все будет как было. И Герман, и Маргарита. Ведь все мы один народ». И знамением Божьим вдруг пошел снег, а как же без снега под Новый год в Эстонии…

Но даже начальник контрразведки не знал, что наш человек в банде был убит третьего дня случайной пулей.

Поминки по знакомой женщине (Часть Пятая)

Поминки по знакомой женщине

(Часть Пятая)

Я мог достаточно уверенно ходить с палочкой, хотя гипс с правой ноги сняли всего неделю назад, и это все потому, что обе пули ничего такого важного не задели, а, уверенно пробив мышцы, покинули эту, случайно подвернувшуюся плоть и пролетели еще немного, прежде чем остановиться. Вот только, падая, я сломал лодыжку на том же месте, что и давно, печально, неожиданно… Случай распорядился таким образом, что я был доставлен с поля моего последнего боя прямиком в одну из палат госпиталя Санкт-Петербургской военно-медицинской академии на вертолете, что заслужил честным ратным трудом, как на вражеской земле, так и на своей. Всю войну я чудесным образом был сбережен от побития свинцом, сталью, боевыми отравляющими веществами и, лишь слегка опаленный пламенем, оказался на своей маленькой территории, которая вернулась наконец в братскую семью народов, и немедленно был вовлечен в опасную и чреватую парадоксами борьбу с апологетами ушедших времен измены и позора. Впрочем, меня прикрывали и берегли, но все же, все же…

Палаты, как и, естественно, коридоры, были переполнены, и путем интриг и манипуляций мою койку перенесли в библиотеку, где меня оставили в одиночестве. Только волшебницы в белом и строгие хранители простреленных тел посещали меня, отрывая от чтения. Библиотекой это помещение можно было считать по той причине, что здесь были свалены в торопливом беспорядке разнообразные книги. В библиотеке лежали герои последнего европейского побоища. Мне было совсем неплохо в этом углу, подле книг, рядом с окном, за которым внутренний двор и осень. Все позади, у моей кровати — рябиновая трость, принесенная художником Птицей, выжившим и найденным после долгих телефонных переговоров, и сделанная из наследственного посоха, но что уж тут жмотиться, когда окончилась война.