Максим забрался в машину и скомандовал шоферу:
— В прокуратуру.
Глава двадцать восьмая
До семи часов вечера Проскурин бродил по городу. Он то впрыгивал в подходящие автобусы, то заходил в кинотеатр и выходил практически сразу же, через пять минут, не посмотрев даже одного эпизода фильма. Одним словом, путал следы. Если появление Сулимо на вокзале не случайно, значит, слежка должна быть и сейчас. Проскурин использовал все свое умение, пытаясь вычислить «хвоста», но за ним никто не шел, и это было так же верно, как и то, что его имя Валера. Пропетляв по городу полдня, майор решил, что встреча на вокзале все-таки случайность. И дело даже не в том, зевнул он или нет — хотя наверняка «зевнул», — просто где еще можно достаточно надежно спрятать документы? Нигде. Камера хранения — оптимальный вариант. Послал капитан наблюдателей на речной вокзал, на железнодорожный да в аэропорт, вот тебе и весь фокус. Недооценил он Сулимо. Ох, недооценил. И чуть ему это боком не вышло.
Нельзя сказать, что Проскурин боялся, но давешнее приключение заставило его встряхнуться. Напомнило, что смотреть нужно в оба. Расслабился он в Шахтинске. Расслабился. Растерял навыки, да и нюх притупился. Надо быть настороже все время, постоянно, пока история не закончится победой. Либо поражением, как три года назад в Москве. Тогда он, несмотря на опыт, сплоховал, кинулся в бой, не рассчитав силенок. И ведь знал же. знал, на кого тянул. А началось-то все, помнится, из-за пустяка. Телефонный звонок, кое-какой материальчик в кейсе на Курском вокзале, и пошло-поехало. Вцепился заяц в ниточку, и закрутился клубочек.
«А дельце хорошее было, — вспомнил Проскурин, плывя в вечерней толпе по проспекту Ленина — главной магистрали города. — Отличное было дельце, по тем временам громкое. Коррупция среди генералитета, злоупотребление властью, продажа воинской техники. Да, в начале девяносто второго на таких делах строили карьеру. Теперь — сворачивают шеи. Максимум, чего добиваешься, — снимут двоих-троих «звездоносных» дяденек. Впрочем, и тогда дело замяли. Тихо, без лишнего шума».
Проскурин иногда сам удивлялся тому, насколько спокойно уживались в нем «темное» и «светлое» начала. Вроде бы никто не мог сказать, что он бесчестный человек, сутяга, занимается только теми делами, которые впоследствии обернутся немалой выгодой: очередной звездочкой на погонах, повышением оклада, премией или еще чем-нибудь подобным. Нет, Проскурин работал добротно и честно. Доводилось ему крутить и явные «висяки», беспросветные и неинтересные. За эти дела он получал от начальства по морде, огрызался в ответ — в меру — и тащился домой зализывать раны. Но если появлялась возможность выбирать из двух дел, он всегда останавливался на том, которое могло принести ему больше пользы, не только в моральном смысле, но и в материальном тоже. Если бы дело с похищением «МиГов» не сулило столь блестящих перспектив, а параллельно возник бы еще какой-то вариант, ведущий в Москву, послал бы он Алексея Семенова на три буквы, скинул бы в УВД и забыл. Стыдно? Совесть гложет? Ничуть. Ни капельки. Ни самой малости. Однако если уж Проскурин за что-то брался, то раскручивал на полную, невзирая ни на что. То есть конечный результат был конечным результатом, но на пути к нему Проскурин не покупался и не продавался. И материалы он собирал вовсе не для того, чтобы кто-нибудь сказал ему: «Ну, ты молодец, орел. Неделю назад мы тебе предлагали «лимон», но ладно уж, на тебе два и зарой свои материальчики поглубже». Нет, Проскурин проходил весь путь, от начала и до конца, и получал то, что причиталось ему по праву и по закону. Ну и, разумеется, по милости подающего.