Имидж Феррари — который истово формировал и пестовал сам Энцо — как одинокого фантазера-провидца, побитого, но не сломленного, сражающегося с громадными, превосходящими его силами вроде Ford Motor Company, генерировал волны симпатии в отношении его компании. Он успешно внушил публике образ своей фабрики как небольшой группки зданий, служивших приютом для преданных делу ремесленников, вручную собиравших изысканные автомобили из экзотических металлов. Гости, приезжавшие в Маранелло, ожидали увидеть там сараи с грязными полами, набитые потными работягами из Модены, не покладая рук трудящимися над машинами, словно скульпторы по бронзе эпохи Ренессанса. Вместо этого им представала вполне современная фабрика, напичканная самым разнообразным оборудованием и укомплектованная рабочей силой почти что в тысячу человек. Она была способна производить свыше 650 дорожных автомобилей в год и одновременно с этим поддерживать функционирование внушительного гоночного предприятия. В сравнении с такими конкурентами, как Ford, Феррари еще можно было считать андердогом, но на фоне британских garagistas, регулярно побивавших его на протяжении пяти последних лет, он казался самым настоящим Гулливером, сваленным наземь бандой дерзких лиллипутов.

Но чтобы спасти команду в 1965-м, ему понадобится нечто большее, чем мистический образ. Джим Кларк, молчаливый шотландец, доминировал в календаре Формулы-1 на своем изящном стройном «Lotus 33» и уже к середине сезона гарантировал себе титул чемпиона мира. Максимум, что мог сделать Большой Джон — или «Shirtsleeves», как его называли его британские приятели, — это пытаться поспеть за популярным в народе Джимом. После финиша на втором месте в первой гонке года в Южной Африке дела Сёртиса поступательно шли под откос. Механические неполадки, плохие комплекты шасси и низкая производительность моторов преследовали его весь оставшийся год. Что еще хуже, он постоянно сталкивался с резкими проявлениями неприязни со стороны истового ура-патриота Драгони, выслуживавшегося перед Феррари и прессой с целью продвинуть своего фаворита Бандини. С другой стороны, ему приходилось иметь дело с Майклом Парксом, с презрением относившимся к инженерным талантам Сёртиса (не говоря уже о его крайнем неприятии корней Джона, происходившего из рабочего класса) — он не скрывал, что жаждет заполучить его место в команде Формулы-1. И вновь Феррари ничего не предпринял для установления мира в своем лагере. В его представлении распри и раздоры были семенами, из которых потом вырастали быстрые машины, и эта междоусобная борьба виделась ему лишь как источник новых побед на гоночных трассах. Однако дело обстояло явно не так. Сёртис был с большим отрывом самым талантливым пилотом команды, и, несмотря на усилия Драгони, пытавшегося снабдить своего протеже Бандини лучшими машинами, и непрекращавшиеся интриги Паркса за спиной, Большому Джону все же удавалось не отставать слишком сильно от более легких и прытких британских машин «Lotus», «BRM» и «Brabham». Если не считать с трудом добытого третьего места на британском Гран-при, сезон для главного пилота «Scuderia» получился скомканным: один печальный провал за другим. Все кончилось в конце сентября, когда он попал в массовую аварию в Моспорт Парке неподалеку от Торонто. Он управлял собственным спорткаром «Lola-Chevrolet Can-Am», а не «Ferrari». Поскольку Феррари предпочел не заявляться на популярную в Северной Америке гоночную серию Can-Am, Сёртис решил поучаствовать в ней независимо, на машине английской сборки. В аварии он получил серьезные травмы и угодил в госпиталь Торонто. В тот момент его отношения с Энцо Феррари все еще оставались близкими. Завод не только покрыл все расходы на его медицинские счета несмотря на то, что Сёртис выступал не на одной из его машин, он еще и постоянно справлялся о здоровье — стараниями босса, регулярно звонившего Джону, чтобы узнать, как идет заживление получившей тяжелые переломы левой ноги. Феррари в шутку сказал своей звезде, что аккурат к его возвращению в следующем сезоне построит для него болид с автоматической трансмиссией.