– О том, что вы распустили язык. И подозреваю, что чересчур.
Рексач вытаращил на него глаза:
– Чушь какая-то!.. Я никогда…
Приглушенно хлопнула оплеуха, обрушившись на щеку Рексача, и голова его мотнулась в сторону. Сигара вылетела из пальцев и упала на пол. Когда Рексач поднял полные ужаса глаза на Фалько, тот ударил его еще раз. И перешел на «ты»:
– Слушай меня, кретин… О том, где живет мой радист, и о том, что он вообще есть на свете, знали два человека – я и ты. Его похитили, пытали и убили. А вскоре на бульваре Пастер мне устроили засаду, из которой я еле ноги унес. Я уж не говорю о том, что было прошлой ночью.
Рексач – щеки его горели – взглянул на ящик своего стола. Фалько, перехватив этот взгляд, плотоядно ухмыльнулся и отвел в сторону полу пиджака так, что стала видна кобура на боку.
– Вот только дернись, – сказал он ледяным тоном. – Пришибу на месте.
Рексач сжался, как устрица, на которую выдавили половинку лимона.
– К тому, что случилось ночью, я не имею отношения… – забормотал он. – Клянусь вам…
– В это я более или менее могу поверить. Расскажи-ка о том, во что я
В наступившей паузе Фалько быстро переглянулся с Пауком. Оба знали – подчас сильнее оплеухи действует тыканье. То, как говоришь с сидящим перед тобой человеком, унижая его, и как на него смотришь.
– Мы с Истурисом иногда встречались и беседовали… – слабым голосом произнес Рексач.
– Рассказывай то, чего я не знаю.
Рексач понуро глядел на свою сигару, которая дымила на полу, прожигая линолеум.
– Может быть, мне случалось сболтнуть лишнее… И ему тоже… Информация от красных, оказавшаяся полезной для нас…
– Не сомневаюсь. Дальше.
– Не исключаю, что допустил оплошность… Ошибку… Но ведь мы в Танжере.
Гримаса, перекосившая лицо Фалько, могла выражать все, что угодно, кроме сочувствия и участия.
– Понимаю тебя. Еще что?