– Больше ничего. – Мясистый подбородок слегка задрожал. – Обменивались маловажными сведениями… Пустяками…

– А он их передавал коммунистам. И эти пустяки стоили радисту жизни.

Рексач яростно замотал головой:

– Я не мог этого знать! Истурис тоже за это не отвечает! Он рассказал – да и дело с концом… Он не из тех, кто склонен осложнять жизнь другим.

– Ты, я знаю, любишь деньги.

– А кто не любит? Но я не получил ни гроша.

– Сколько тебе заплатил твой красный дружок?

– Нисколько… Не платил он мне… И я ему не платил, клянусь вам!

– Слишком много клянешься.

Хлопнула очередная пощечина, и Рексач испустил тоскливый стонущий вопль. Увлажнившиеся глаза вращались в орбитах, как у быка на бойне. Фалько снова переглянулся с Пауком. Не врет, прочел он в его взгляде и согласился с этим. Слез со стола, подошел к окну и, закуривая, выглянул на улицу.

– Если об этом проведают в Саламанке, ты – труп. Понимаешь?

Рексач молчал, опустив голову. Пухлые ладони упирались в столешницу. Щеки пылали румянцем, хотя покрытый испариной лоб оставался бледным.

– Мало того, – добавил Фалько. – Нам ничего не стоит самим исполнить приговор. При оперативной необходимости мне даны такие полномочия.

Рексач вскинул голову. Страх неожиданно зарядил его энергией.

– Не верю вам, – сказал он довольно твердо. – Я все еще нужен здесь и особенно – в эти дни. И вы не…

Фалько вновь придвинулся к нему почти вплотную.

– Ну-ка посмотри на меня. – Сигаретой, зажатой в пальцах, он показал на Паука: – И вот на этого господина. Ты в самом деле не веришь, что можешь сию минуту сдохнуть?

Подбородок затрясся сильней. От обильного пота вымок воротник сорочки и даже узел галстука. В этот миг швейцарские часы на стене щелкнули, из окошечка выглянула кукушка с актуальным сообщением.

– Что вам нужно?

Голос Рексача, в полной мере соответствовавший понятию «замогильный», звучал будто издали и подрагивал от страха. Фалько зловеще улыбнулся: