От ответа слепой мужчина временно уклонился. Но в конце концов сказал, что, если подождать, будет видно. Лучше всего, если каждый рассудит сам. Потом сделал жест рукой в направлении женщины, и она продолжила:

— Как я уже говорила, он брел все дальше на север, пока через девять дней не достиг города Родео на реке Рио-Оро. Везде ему что-нибудь подавали. Женщины выходили к нему из домов. Они останавливали его на дороге. Совали в руки всякие вещи, предлагали заботиться о нем хоть на каком-нибудь участке пути. Частенько кто-нибудь из них шел с ним бок о бок, ему описывали деревни и поля, сообщали о видах на урожай, называли по именам людей, живущих в домах, мимо которых вместе проходили; как на духу рассказывали о домашних неурядицах. О смерти близких, о непостоянстве возлюбленных. Рассказывали о неверности мужей, да так, что аж слушать бывало неловко, хватали за локоть и свистящим шепотом на ухо сообщали имена их шлюх. Никто не требовал от него обета молчания, никто даже не спрашивал, как его зовут. Мир открывался ему таким, каким он в жизни никогда его не видел.

Двадцать шестого июня того года через городок Родео проходила рота уэртистов, следовавших на восток, в Торреон. Они прибыли поздним вечером, многие уже пьяными, все пешие, и устроили бивуак на бульваре, где разломали и пожгли в кострах все скамейки, а на рассвете согнали туда тех, кого посчитали сочувствующими повстанцам, выстроили их у глинобитной стены granja lechera,[456] раздав сигареты, чтобы люди напоследок покурили, а потом расстреляли их на глазах у детей, жен и матерей, которые рыдали и рвали на себе волосы.

Когда на следующий день в городок пришел наш слепой, он случайно затесался в похоронную процессию, которая протянулась по всей его серой и немощеной главной улице, и не успел он еще толком разобраться, что вокруг происходит, как какая-то девочка взяла его за руку, и уже вместе они пришли на пыльное кладбище в предместьях. Там среди бедных деревянных крестов, глиняных кувшинов и дешевых стеклянных стаканов, поставленных для сбора церковных пожертвований, на земле стояли первые три гроба, сколоченные из тарных досок и неровно покрашенные печной сажей, замешенной на газойле; поодаль трубач играл грустный военный марш, а речь произносил старейшина городка — за неимением священника. Девочка схватила слепого за руку, прильнула к нему.

— Era mi hermano,[457] — прошептала она.

— Lo siento,[458] — сказал слепой.

Мертвого подняли из гроба и передали в руки двоих мужчин, которые спрыгнули в могильную яму. Там они уложили его прямо в грязь, руки, которые у трупа раскинулись в стороны, снова сложили ему на груди и накрыли лицо куском материи. Потом эти временные могильщики подняли кверху руки, схватились за руки ожидающих наверху товарищей, и те помогли им выбраться из могилы, после чего каждый из этих мужчин бросил по лопате земли на мертвого в бедняцкой одежде; комья светло-серой, богатой селитрой земли глухо застучали, женщины запричитали и заплакали, а пустой гроб и его крышку, взвалив на плечи, унесли обратно, чтобы доставить в нем сюда же следующее тело. Слепому было слышно, как маленькое кладбище заполняется все новыми и новыми людьми, и вскоре он почувствовал, что его опять куда-то ведут, протискиваясь сквозь плотную толпу, но далеко идти не пришлось, он опять остановился и стал слушать еще одну надгробную речь очередного доморощенного оратора.