Настоящее и даже будущее явно присутствуют и во фрагменте 1168: «Все чистокровные немцы давно покинули страну; сегодняшняя Германия — аванпост славянского мира на пути к русификации Европы». Вряд ли стоит добавлять, что в нынешней Германии эта мысль соберет не много сторонников. В стране сегодня заправляют германисты, превозносящие аннексию одних соседей, поскольку они принадлежат к германской расе, и других, поскольку те принадлежат к расе рабов. Их опасная этнология утверждает, будто германцы господствовали некогда в Скандинавии, Англии, Нидерландах, во Франции, Ломбардии и Северной Америке: гипотеза, как ни странно, нимало не мешающая им приписывать право на представительство этой вездесущей расы все той же Германии.

В другом месте Ницше пишет: «Бисмарк — несомненный славянин. Достаточно только взглянуть на лица сегодняшних немцев: страну давно покинули все, в ком текла аристократическая, благородная кровь; жалкий, приросший к своему месту люд, народ с душой рабов несколько облагородился позднее за счет чужестранной, прежде всего славянской, крови. Лучшая кровь в Германии — деревенская: возьмите Лютера, Нибура, Бисмарка».

Обратить только что приведенный параграф против Германии было бы слишком просто и несправедливо. Одна из замечательных черт немецкого интеллектуала — о французском не скажу — в том, что он защищен от предрассудков патриотизма. Чтобы не допустить несправедливости, он скорее предпочтет быть несправедливым к собственной стране. В этом отношении Ницше — пусть нас не обманывает его польская фамилия — настоящий немец. Среди прочего он предостерегает нас не путать агрессию и силу: усвой Заратустра это различие, он говорил бы не так.

В фрагменте 1139 Ницше не оставляет от лютеровского наследия камня на камне; тем не менее в 501 фрагменте он пишет: «Человек поступает так, чтобы сделанное им было достойно; но дело не может сделать достойным человека». Вряд ли можно короче выразить ту доктрину, которую Лютер противопоставил доктрине спасения делами.

В нашумевшем и почти забытом теперь томе под титулом «Вырождение», который принес немало пользы как ценная антология писателей, которых автор намеревался развенчать, Макс Нордау^{612} связал фрагментарность Ницше с его неспособностью к компоновке целого. Это соображение (и не замечать, и раздувать его было бы неправильно) можно дополнить еще одним: о головокружительном богатстве ницшевской мысли. Богатстве тем более поражающем, что оно почти целиком обращено на предмет, перед которым люди чаще всего оказываются нищими и бесплодными: я имею в виду этику.