На сказанное выше могут возразить, что черты, в которых я вижу суть города, обречены исчезнуть, поскольку новые постройки прекрасно без них обходятся, а старым никто не обещал вечность. Недалек день, когда не останется ни единого дворика, выложенного шахматной плиткой, ни одной кованой решетки сада. Говоря по правде, я не знаю, что на это ответить. Я только знаю, что когда-нибудь Буэнос-Айрес предстанет в ином облике и что эти завтрашние формы (скрытые и недоступные моим глазам, но ясные будущему) уже существуют на дивных страницах этого альбома.

1951

Постскриптум 1974 года. Упомянутые пассажи Свифта, вероятней всего, восходят к Ювеналу.

ДОМИНГО САРМЬЕНТО «ВОСПОМИНАНИЯ О ПРОВИНЦИИ»

ДОМИНГО САРМЬЕНТО

«ВОСПОМИНАНИЯ О ПРОВИНЦИИ»

Искусство литературного анализа, которое греки называли риторикой, а мы, насколько знаю, обыкновенно именуем стилистикой, до того недоразвито и зыбко, что теперь, после двадцати веков самодержавного господства, не способно обосновать силу воздействия практически ни одного из предложенных текстов. Степень их трудности, конечно, разная. Есть авторы — Честертон, Малларме, Кеведо, Вергилий, — анализу доступные: их ходы и находки риторике под силу объяснить, хотя бы частично. В наследии других — Джойса, Уитмена, Шекспира — какие-то участки напрочь закрыты для анализа. Третьих, еще более загадочных, никаким анализом не оправдать. Любую их фразу, если вчитаться, стоило бы переделать; всякий знающий грамоте без труда укажет их огрехи; каждое замечание будет совершенно логично, чего никак не скажешь о самом тексте, а он тем не менее берет за живое и непонятно — чем. В этот разряд писателей, которых одним разумом не объяснишь, входит и наш Сармьенто.

Из сказанного, однако, вовсе не следует, будто в неповторимом искусстве Сармьенто меньше литературы, чисто словесного мастерства. Из этого следует лишь одно: созданное им, как я и говорил, слишком сложно — или слишком просто — для анализа. Достоинства прозы Сармьенто доказываются силой ее воздействия. Предоставляю любознательному читателю сравнить любой эпизод этих «Воспоминаний» (или других его автобиографических книг) с соответствующей сценой у прилежного Лугонеса. Если сопоставлять фразу за фразой, превосходство Лугонеса очевидно, но трогает и убеждает, в конце концов, все-таки Сармьенто. Его легко поправить, но невозможно превзойти.

Кроме всего прочего, «Воспоминания о провинции» — книга неисчерпаемая. В ее счастливой неразберихе можно найти что угодно, вплоть до страниц антологического совершенства. Одна из них, может быть не самая известная, но самая запоминающаяся, — рассказ о доне Фермине Мальеа и его подчиненном; подобной страницы, даже без существенных добавок, другому хватило бы на добрую психологическую повесть. Блестящей иронии Сармьенто тоже не занимать. Сошлюсь на его защиту Росаса, прозванного «Героем пустыни» «за искусство опустошения собственной страны».