– Какими? – живо откликнулся Ротшильд, рассчитывающий совсем на другое поведение монарха.

– Quae sunt Caesaris Caesari et quae sunt Dei Deo. «Воздадите кесарева кесареви и божия богови», – процитировал император Евангелие от Матфея. – Если вдруг финансист возомнит себя солдатом, революционером, бунтарем, объявив войну без правил, то он должен быть готов, что к нему будут относиться соответственно…

– И ваше величество знает, кто отнесся соответственно к несчастным коммерсантам с Уолл-стрит?

– О! Этот список настолько велик, что мы рискуем до ночи перечислять имеющих право на месть, в том числе на кровную.

– Романовы в их числе?

– Романовы совсем не ангелы, но количество только известных покушений на них превышает среднемировой уровень. Меня лично пытались убить трижды. А ведь имеется еще целый список крайне странных скоропостижных смертей членов династии, похожих на отравление… Считаю, что этого достаточно для приобретения права на решительное противодействие…

– Но где доказательства причастности финансистов к этим покушениям?! – нервно вскричал барон.

– Так ведь доказательств причастности кого-либо из правящих династий к трагедии на острове Джекил тоже нет. Мы говорим сейчас только о мотиве, и я, основываясь исключительно на фактах, подтверждаю его наличие у многих публичных политиков.

– Но разве публичной власти уместно опускаться до индивидуального террора?! – ошарашенно спросил Ротшильд, ожидавший от царя категорического отрицания своей причастности, но никак не циничного, хоть и косвенного подтверждения.

– Почему? – удивился император. – Индивидуальный террор – такой же инструмент войны, как и любой другой. Если он решает проблему, связанную с ликвидацией угрозы, то чем тогда отличается от таких тактических военных приемов, как артподготовка или засада? Главное – результат…

– Надо ли понимать, что этот инструмент может быть использован в любое время и в любом месте?

– В отношении объявившего войну – безусловно. Но если вы мирный человек и не ставите целью лишить кого-то жизни, чего вам бояться? Возвращаясь к моей скромной персоне, еще раз хочу обратить внимание: ни я лично, ни Россия не начинали войну. Мы лишь отвечаем на агрессию, на попытки наказать нас за непослушание, на неоправданно грубую, неадекватную реакцию извне… И мы намерены в деле ликвидации угрозы пойти до конца. А чей это будет конец, сегодня уже и так понятно, не правда ли?

Из слов и смыслов соткалась вязкая, тягучая пауза. Даже воздух, казалось, спрессовался и входил в легкие, царапая носоглотку и гортань. Эдмон Ротшильд мог поклясться, что с его семьей еще никто никогда так не разговаривал. Глядя в глаза императору, он вдруг ощутил с абсолютной ясностью, как что-то кардинально поменялось в этом мире: его уже не защищают сложные секретные соглашения и многосторонние тайные гарантии. Они ничто против грубой физической силы, чемодана вонючей взрывчатки или крошечного кусочка свинца, влетающего в тело с недоступного для телохранителей расстояния.