Ее руки вырвались из моей спины двумя лоснящимися темными жгутами, увенчанными страшными когтями, и я прыгнул.

Сквозь дождь. Забыв о боли. Выше хвача. И конечно же быстрее. Я врезался тюльпану в грудь и руки Мадлен ударили двумя молотами, проламывая его хитиновую броню.

Во все стороны брызнула кровь, но мы не останавливались. Били и били, заставляя его сперва изумленно вздрагивать, затем отшатываться, после выть от боли.

Когда он упал, смяв несколько машин, его торс был разорван почти пополам…

22 июля

22 июля

Не люблю об этом вспоминать. Но, полагаю, хоть сюда следует записать правду.

Это случилось у Фонтейна, когда на меня выскочила толстенная бабища, вся заляпанная розовой слюной.

Я замешкался. Испугался. Был слишком нерасторопен и получил слабую кровоточащую царапину. Мелочь.

Мадлен сразу же сделала мне укол, но не помогло. Уже через час я скулил от света и старался забиться в самый темный угол. Жар. Озноб. Привет, бешенство!

На следующий день лишь мрак. И я не знаю, сколько это продолжалось. Когда очнулся, вся одежда была мокрой и провоняла потом, рядом лежала Мадлен. Ее била дрожь, глаза стали фиолетовыми, а на губах пузырилась розовая пена.

Футболка разорвана и на ее плече следы зубов.

Моих зубов.

Что я мог сделать?

Лишь ждал, а после обнял ее и вновь впал в забытье.

Это были бесконечные грезы, наполненные болью, жаждой и снами охоты на оленей. Мы спали в коконе и это было слияние, закончившееся тем, что я и Мадлен теперь единое целое.

И вполне возможно единственное существо, зараженное бешенством, сохранившее память и возможность трезво рассуждать.

Новый странный вид.

Мы умерли и воскресли. Возродились в крови, заражении, став чем-то иным.

И в то же время оставшись людьми.