А утром у него случился приступ. Возможно, этой ночью он слишком долго просидел за печатной машинкой и выпил слишком много крепкого чая. Последний третий том его опуса назывался «Нефть и кровь», и он чуть не заплатил за его написание жизнью.

Он давно замечал тревожные симптомы. Память стала никуда не годной. Все, что не записывал на бумажки, тут же забывал. А еще путал смежные понятия: варить – мыть, часы – ключи.

«Алиса, я помою кашу?»

«Солнышко, принеси часы, дверь не могу открыть».

Иногда приходили страшные приступы головной боли, которая становилась легче только после рвоты, но и то ненадолго. Один раз он три дня пролежал, выблевывая даже единственный глоток воды. Ослабленной была чувствительность правой руки, будто ее иногда охватывал частичный паралич.

В тот раз он мыл пол и сильно наклонился, когда страшная боль – не в позвоночнике, а в теменной области головы заставила его застонать и согнуться пополам. Она была такой сильной, что в следующую секунду Данилов лег на полу рядом с печкой, не думая о том, что не успел протереть там тряпкой золу.

От боли, обиды и злости Александр заскулил, как побитая собака. Он не мог подняться, потому что любое движение туловища заставляло прикрепленную к нему голову посылать импульсы боли. Рука его бессильно скребла по стене. Он подумал, насколько же это глупо – умереть здесь на грязном полу, когда вдруг свет погас, и он начал проваливаться сквозь слои реальности.

Привычный мир растаял, и он увидел, что находится в пустоте. Где-то далеко светили едва заметные огоньки. Словно он оказался в «войде», прорехе между скоплениями галактик, тянущемся на сотни миллионов парсеков. Или перенесся в то время, когда между ним и рождением первого человека пройдет сто миллионов веков. А может, наоборот – туда, где вселенная уже погибла, протоны распались и в вечной тьме догорали последние черные дыры.

А потом боль отступила, свет постепенно обрел яркость, а сам он даже смог подняться и доползти до кровати.

«Еще больше сиди за своей машинкой, – всегда говорила на его жалобы Алиса. – Придурок лагерный».

Он не заметил, как она зашла.

– Саша, ты чего стонешь? Саша?..

– Я потерял сознание, – честно сказал он. – Но уже гораздо лучше.

– Я схожу за доктором.

До дома, где жил теперь уже единственный поселковый эскулап – циник и горький пьяница по фамилии Ляпин – было рукой подать.

– Не надо. Лучше побудь со мной… Я к этому коновалу сам схожу. Еще немного, и все пройдет. Посиди тут. Скажи только, ты любишь меня?

– А ты думаешь, я стала бы иначе с тобой жить? Тогда ты меня просто плохо знаешь. Ты самый странный человек из всех. Но ты единственный в своем роде. Конечно, я люблю тебя, дурачок.