— Можа и станем. Ты старый, а мы плохие. Очень надо нам в чужой душе покопаться, от того имеем великое удовлетворение. Мы ж ведь кто? Так, соседи всякие и шапошные знакомцы. Увидел, поздоровался, слава Богу, что не остановили языком почесать. А так-то у тебя и друзей пол-Села и дом полная чаша…

— Зря ты так, Федя. — подняв на Срамнова обиженные глаза, тихо проговорил Степан Политыч. — ненавижу тебя в такие времена. Как скажешь ядовитым языком своим, кажется, словно чужой ты кто…

— Ну так да, Политыч. — кивнул Федя. — Так-то оно удобнее: когда надо, то свой, а как до другого дела — чужой. Понятно.

— Опять ты…

— А что опять-то? Вроде как сговорились ещё когда, чтобы проблемы свои по головам не прятать, не? Было? Было! Кто со всеми по рукам хлопал, сговариваясь? Правильно — ты, Политыч. Так что я лишнего от тебя и не требую, а так, для пользы нашего общего дела, поделиться лишь прошу. К тому же — самое время, в свете сказанного ранее. Вот и давай, излагай. В Перелогах, что ли не так что пошло?

— Да там-то — слава Богу. — отмахнулся старик. — Там-то путём. Да больно много худого всякого лезет в последнее время… Вот ты, Федь, помнишь разговор наш с тобой у торговальни в Лихославле?

— Который? Напомни: столько всего рухнуло в последние дни, может и забыл чего…

— Про Машу.

— Ну да. Помню, конечно.

Мужики, слушая старшего и Политыча, мигом навострили уши, чуя интересное.

— Так-так. Отсюда давайте поподробнее. — бросил Папа.

— Ты слушай, что не поймёшь — спросишь. — зыркнул на него Политыч. — А старших не перебивай, не имей такой манеры!

— Да я что… — развёл руками Саня, состроив обиженную мину.

— Вот и сиди.

— Сидел уж.

— Не перебивай, кому говорю! — рявкнул Политыч, а Федя добавил к его рыку:

— Ты это, в натуре, Сань…. Погодь-ка. Так чё, Степан Политыч, разговор-то тот?

— А помнишь тогда, что намерялись мы с тобой хлопца того отыскать. С колдуевского хутора.

— Ага. Только ведь сам знаешь, как всё вышло…

— Знаю. — кивнул Политыч. — И пока вы там, в Торжке, у вояк были, я его отыскал.