А еще, по глубоким верованиям того племени, выходило: все, что возникло как живая изначальная сущность во времена первого творения, бессмертно и потому идет по тропе вечности, испытывая всевозможные превращения; человек в сотом, в тысячном колене мог появиться на свет оленем, и наоборот — олень человеком, а затем китом, чайкой, мышью, зайцем, в конце концов опять человеком... И произошло на острове согласно таким воззрениям великое событие: родился олень, который в каком-то колене рода своего был человеком. Сказка? Но чем была бы жизнь без сказки? Одна из счастливейших реальностей жизни — неистребимость сказки...

Да, люди маленького северного племени верили, что на сей раз перед ними тот олень, который когда-то был человеком, и потому он помнил вечность, знал тайну зла и мог бы остеречь от него весь род людской, если бы сумел одолеть проклятье неизреченности. Но, увы, это ему не дано. Однако человек с добрым, внимательным глазом способен понять, о чем все-таки хочет сказать Волшебный олень. Так по легенде...

Именно это в легенде оказалось бесконечно дорогим для журналиста Ялмара Берга. О чем в наш век апокалипсических страстей хочет сказать Волшебный олень? Как помочь ему одолеть проклятье неизреченности? И если Волшебный олень, в сущности, твоя совесть, твоя естественная жажда разумной, справедливой и вечной жизни, то пусть все это заговорит в тебе как можно громче... Вот о чем думал Ялмар Берг. Он надеялся оседлать Волшебного оленя, он искал свой прием, чтобы даже литературный памфлет мог сказочно преломиться через магический кристалл легенды, чтобы в размышлениях его хотя бы изредка звучала загадочная интонация притчи. Ялмар предлагал тем, кто должен был внять его слову, что называется, правила своей игры. Он поэтому и прилетел с Марией на заполярный остров, где было большое оленье хозяйство его отца, чтобы утвердиться в этой мысли. Когда они поднялись на высокий морской берег, Ялмар глубоко вздохнул, обозревая бескрайние морские дали, и сказал:

— Вот я и нашел исходную точку...

Мария всего лишь мельком глянула на Ялмара и снова погрузилась в то особое состояние, в котором она чувствовала себя как бы на иной планете. Красный цвет вечерней зари в полнеба, которая здесь, в эту пору года, должна была, минуя ночь, перелиться в зарю утреннюю, синий цвет моря, черные скалы и белые пятна вечного снега в ложбинах тундры, в складках гор — какая четкая контрастность насыщенных и словно неземных по своему звучанию красок! Марии чудилось, что она улавливает тот миг, когда краски становятся звуками. На нее наступало какое-то странное бездумье. Возможно, это была пауза, после которой неизбежна особенно пронзительная дума о планете Земля. Закончится пауза странного бездумья, и подступит к сердцу волна мучительной ностальгии по родному дому — планете Земля, где, не дай бог, может случиться несчастье. Волна эта где-то совсем близко, она уже затрудняет дыхание. Мария еще раз глянула на Ялмара и вдруг шагнула к нему так, словно искала защиты. И, ощутив в его взгляде какую-то хмельную силу, удивленно спросила: