Она, видимо, предпочитает называть психиатрическую клинику «госпиталем». Вероятно, она права. Во время войны она была на фронте санитаркой, получила тяжелую контузию. Ее вылечили, но после войны, когда она вернулась домой и, как видно, обзавелась семьей, контузия снова напомнила о себе. Ее поместили в психиатрическую клинику. Все это мы знали, кроме того, что у нее был сын.

— Где же они теперь?

— Не знаю. Уехали в другой город.

— И адреса не оставили?

— Нет. Наверно, боялись, что я поеду за ними.

— Почему же вы не начинаете поиски?

— Зачем? Он все равно не помнит меня. Ему было полтора года, когда я заболела.

— Но вы же мать.

— Та женщина, говорят, хорошая, добрая. Очень любит моего сына. И он к ней привык. Все-таки много лет прошло.

Подумав, я говорю уже менее уверенно:

— Все же вам надо взять ребенка из детского дома. Вы тоже привыкнете к чужому ребенку.

— Я-то привыкну. Но его мать не привыкнет. А вдруг она где-то?

При этом она смотрит на меня простым, совершенно ясным взглядом своих больших зеленых глаз. Я чувствую под этим взглядом какую-то странную, несвойственную мне неловкость. Понимаю, что это очень глупо, все же говорю упрямо, наперекор самому себе:

— Неужели кошка лучше?

— Нет, конечно. Но она такая славная. По утрам прыгает ко мне в постель, мурлычет, ласкается. Такая теплая! — Это слово она произносит с особым удовольствием, так что тепло чувствуется даже в ее голосе. Обыкновенное животное, плотское тепло, какое бывает у кошек и детей.

Невольно смотрю на крышу — не покажется ли Черненькая? Пора бы ей покончить со своими любовными делами.

— Не беспокойтесь, Ася, она скоро вернется. Она непременно вернется.

— Вы так думаете? — с надеждой спрашивает она.

Спустя несколько дней — поздно ночью — Черненькая действительно вернулась. И теперь я опять по утрам слышу голос моей соседки:

— А что мама несет своей Черненькой!..