Для немецкой литературы, склонной к метафизическим построениям, эта тенденция облеклась в поиск вечной женственности, которая, по мысли Гёте, не только дарит жизнь, возвышает душу и гармонизирует мир, но и ведет к постижению конечной истины бытия. «Фауст» завершается следующими строками: «Здесь – заповеданность // Истины всей. // Вечная женственность // Тянет нас к ней». Образы Лотты («Страдания юного Вертера») и Маргариты («Фауст») – это как бы персонификация, художественная реализация идеальных представлений поэта (разумеется, опиравшихся, как мы знаем, на реальные женские прототипы). Еще дальше шли немецкие романтики, которые искомую ими «душу мира» трактовали как девичью, женскую душу[768]. В русле этой национальной традиции в решении женских образов шли и художественные поиски Бёлля. Это и женщина, в голосе которой «никогда не звучали брачные ноты» («Когда кончилась война»), это и Эдит Шрелла, не принявшая «причастия буйвола», «агнец божий» («Бильярд в половине десятого»), и Мари Деркум, своим уходом лишившая главного героя, клоуна Ганса Шнира, жизненной силы («Глазами клоуна»), это и героиня «Группового портрета с дамой». Катарина Блюм, на мой взгляд, стала квинтэссенцией этих поисков.

С Бёллем было связано мое открытие современной Германии. Настороженно относясь к послевоенной Германии (я все же ровесник Победы, почти все мои близкие воевали), я помнил тексты Константина Симонова («Убей его») и статью Ильи Эренбурга «Убей»: «Если ты не убьешь немца, немец убьет тебя. Он возьмет твоих близких и будет мучить их в своей окаянной Германии. Если ты не можешь убить немца пулей, убей немца штыком. Если на твоем участке затишье, если ты ждешь боя, убей немца до боя. Если ты оставишь немца жить, немец повесит русского человека и опозорит русскую женщину. Если ты убил одного немца, убей другого – нет для нас ничего веселее немецких трупов. Не считай дней. Не считай верст. Считай одно: убитых тобою немцев. Убей немца! – это просит старуха-мать. Убей немца! – это молит тебя дитя. Убей немца! – это кричит родная земля. Не промахнись. Не пропусти. Убей!». И вдруг немецкий писатель рассказывает, как немецкие солдаты хотели устроить «надо мной нечто вроде суда чести, чтобы лишить меня права считаться немцем (и я мечтал, чтобы этот суд, так никогда и не состоявшийся, имел бы власть отнять у меня это право)» (рассказ «Когда кончилась война»). И я понял главное, что в Германии есть душа и она не погибла. Когда я получил приглашение и стипендию от Фонда Бёлля на шесть месяцев, я выяснил, что среди прочих причин было не раз высказанное мной отношение к творчеству Бёлля. Там я познакомился с его вдовой Аннемари, в которой теперь (по воспоминаниям) я вижу очевидный психологический прототип Катарины Блюм.