В.К. Наверное, я покажусь очень неправильным преподавателем, так как, по сути, всю жизнь не хотел преподавать. Для меня это было жупелом, если вам понятно это слово. Мне говорили, что вот, мол, у тебя дед – профессор, отец – профессор и у тебя – та же стезя. Я отвечал: «Извините, но этой стезей я не пойду! Хватит предков! Я буду писать. Это – мое основное дело». Литературное творчество, которое пишется в стол, как вы понимаете, не кормит категорически, а в столе у меня было много рукописей. К 1987 г. ощущение у меня было уже почти параноидальное, у меня лежала в ящиках груда рукописей (ведь тогда компьютеров еще не было и все находилось в бумажном варианте). Девать это все было некуда, советские издательства не брали. А на Западе, хотя мне и приходили некоторые предложения, печатать тексты о России не хотелось. И было ощущение, что это – навсегда. Но – и тут приходится коснуться бытовой стороны вопроса – надо было где-то служить, работать было надо, поскольку надо было кормить семью, и тут мне повезло. Я нашел идеальную работу. Это была работа в журнале «Вопросы философии», куда меня привел Мераб Мамардашвили. Он мне тогда сказал: «Что бы Вы, Володя, в жизни ни собирались делать – читать книги, писать статьи или романы, журнал даст Вам некую, простите, финансовую основу вашей жизни. Вы ведь женаты? Значит, надо зарабатывать». Поразительно, но когда перестаешь думать каждую минуту о заработке, обретаешь прожиточный минимум, то появляется время для духовной жизни. Мераб был прав.

Мераб Мамардашвили

Надо сказать, что большой философ Мамардашвили, несмотря на свойственную большому философу одинокость, был человеком помогающим. Человеком, вокруг которого невольно возникал круг более или менее свободных людей. Да и время, несмотря на требовавшуюся советскость и публикации партийных деятелей, писание обязательных передовых, было замечательное и, как ни странно, свободное. Отчасти также потому, что в журнале собрался совершенно уникальный коллектив, откуда потом вышли фигуры большого масштаба, начиная с Мераба. Достаточно упомянуть Владимира Кормера, Бориса Орешина, Бориса Юдина… Сегодня кажется невероятной та степень свободы и раскованности мысли, которая была в редакции. Время ушло, многие тогдашние собеседники – уже часть истории нашей культуры. Как, помните, говорил Пушкин: «Когда человек становится лицом историческим, странно, что с ним ты когда-то говорил запросто».