Не обсуждаем того, о чем уже было упомянуто выше, – прозу философа. Это проза интеллигентного человека, какой, например, стали тексты новелл С.Ю. Юрского (попутно заметим: невозможно обойтись без сопоставлений – отнюдь не сравнений, а проза Юрского, с нашей точки зрения, во многих отношениях показательна и незаурядна, нам пришлось писать о ней подробно, очевидно, подробнее, чем кто бы то ни было другой [4]).

Итак, проза В. Кантора мотивами и деталями, именно в их сочетании, оказывается даже для тех, кто морщится и огорчается, своим чтением (что радует) и своим опытом (что огорчает).

Опыт, конечно, есть и сугубо эстетический, поэтому собачка Августа, покидающая своего хозяина, – это «привет» от кошечки гоголевских старосветских супругов; и упоминание щедринского Угрюм-Бурчеева звучит не грубым ворчанием, а нежной трелью привычного круга ассоциаций.

Но опыт житейский, чего автор, очевидно, и хотел, даже у вполне «тренированного» читателя становится приоритетным, в силу чего эстетические коллизии представляются сами собой разумеющимися, что выглядит гиперреалистично…

Действительно, страшно созвучие наших восприятий всей кажущейся банальности материального мира: цены, зарплата, гранты, квартплата, пересчет рублей на доллары, сравнение «нашей» жизни с пенсионерскими возможностями «не-наших» старичков, нелепый громоздкий ретротелефон (который нормальный человек себе не купит, значит, нашелся безумец, подаривший эту громогласную безвкусную свиристелку), очередь в собесе и первая встреча со словами «срок дожития»… Общий мир, общие ассоциации, общая память и общая усталость – вплоть до намека на утрату лекторского куража у профессора.

И еще общее для писателя и читателя, который сможет принять кажущуюся драматически простой прозу В. Кантора, – страхи. Сегодня можно наблюдать, как мужчинам, активным, талантливым, признанным в разной степени, но серьезно больным и знающим цену жизненному времени, не настроенным на пораженчество и иждивенчество, приходится оформлять пенсию. Это – действительно экзистенциальное испытание. Нормальные, деятельные, «накормленные» работой и признанием, социально востребованные мужчины; сам факт и совсем краткая, облегченная доброжелателями процедура оформления пенсии ударяет по ним так сильно, что несколько месяцев они приходят в себя. Вот почему писать название повести по-русски не всегда воспроизводится, благо повесть издается и за рубежом; заголовку придается элегантный в силу иноязычности итальянский вид: «Morte di un pensionato». Иначе наши общие житейские «рифмы», вроде «смерти легионера», звучат не утешающе, а устрашающе.