– Аннушка, доченька, – слабо начала она, – ты должна… – она смолкла на секунду, – надо предостеречь твоего батюшку… езжай… езжай прямо сейчас в город…останови его… Маша! – обратилась Наталья к двери.

В ту же минуту в комнату маменьки вбежала моя помощница.

– Вели Макару запрягать, барышня едет в город, – властным, не естественным для умирающего человека, голосом, приказала Наталья.

– Но… маменька…

Наталья Сергеевна метнула на меня  строгий, серьезный взгляд. Я его заметила, хотя это заняло всего долю секунды, потом чернота ее глаз вновь смягчилась.

– Ступай, Аннушка. Поговори с папенькой. Скажи, что я  больна. Пусть приезжает. Поторопись, – и маменька прикрыла глаза, всем видом давая понять, что разговор закончен.

Я вышла за дверь и едва слышно топнула ногой, ведь мне совершенно некуда было девать обуявшую меня злость и раздражение от собственного бессилия. По малейшей прихоти маменьки я должна ехать этим морозным ранним утром в Город! Я взглянула за окно. Мелкий снег сыпал с темного неба, покрывая землю тонким слоем сырого снега. Меня передернуло от одной только мысли, что мне предстоит такая, отнюдь не уютная поездка.

– Барышня, извольте переодеться? – послышался голосок Маши.

Я молча последовала за ней. И уже через час моя карета мчалась сквозь сумрачное утро, навстречу промозглому ветру, и никакие меха не могли смягчить того озноба  и дискомфорта, что я испытывала. А если прибавить к этому мою уязвленную гордость, то, в общем, я чувствовала себя более чем отвратительно.

Но на этом мои злоключения не окончились.