– И у меня свои причины. – Беззвучно прошептала Фатима, глядя на пустую улицу поверх чашки. – Очень веские причины.

И эти причины действительно должны были быть весьма серьезными – ведь уже 9 лет она празднует день рождения совсем одна. Да и живет она одна и умрет, скорее всего, тоже одна.

Обычно эти мысли не вызывали грусти, она сама выбрала свой путь – насколько человек вообще сам может что-то выбрать – она привыкла к своей жизни и не хотела ее менять, но сейчас вдруг острое и холодное одиночество пронзило ей сердце. Так пусто и холодно ей было только после смерти матери, но с годами это чувство притупилось, а вот теперь оно с новой силой принялось разъедать ей душу. И каким-то образом она понимала, что это одиночество другого характера, что пройдет оно не скоро.

А может, не пройдет никогда, как одиночество ее матери.

Какая ирония, оно досталось мне по наследству, подумала Фатима. После смерти мамы ей было грустно, она чувствовала себя покинутой, она хотела бы быть с ней, хотела бы, чтобы она жила, но понимала, что этого никогда уже не будет, может быть, поэтому с годами одиночество угасло, а вот теперь она снова хотела быть не одна. Она хотела быть с другим человеком, живым и здоровым, коротающим эту осень в каком-нибудь уголке мира, и это было вполне возможно и невозможно одновременно. И это противоречие и тоска разрывали ее одинокое сердце на части.

Просто одиночество сильнее не тогда, когда никого нет, а тогда, когда мы не с теми, с кем хотели бы быть, вот что вдруг поняла Фатима. За годы жизни самой по себе она ни разу не испытывала таких чувств, потому что у нее никого не было, она и не хотела ни с кем быть, а вот теперь вдруг все изменилось, и как она справится с этим, как будет дальше жить, потеряв свое добровольное одиночество? Она не знала.

Подошла официантка, спросила по-английски, желает ли она заказать что-то еще, и тем самым вырвала ее из паутины мыслей, в которой Фатима запутывалась все сильнее и сильнее.

– Chocolate pie, please, – с улыбкой ответила она, и официантка, кивнув, удалилась.

В голове прояснилось, и она подумала, что, должно быть, и правда сумасшедшая – чем больше она погружается в собственные мысли, тем больше вязнет в них. Что делать, она и так знала. Она будет жить, как жила, и задвинет мысли о Яне куда подальше, потому что у нее нет права на слабость, нет права на влюбленность, а тем более на любовь. Особенно, если она безответна, снова шепнул голосок в голове.